Нисшедший в ад

– Если хорошо заплатить…

– Заплатить?! – перебил его Анна и еще раз насмешливо посмотрел на сверкающие перстни Каиафы. – Не торопись, мой милый, разбрасываться деньгами налево и направо. Они, то есть деньги, этого не любят. Уж лучше убить, когда он нам станет не нужен. Так дешевле и надежнее.

– Ты шутишь, Анна?

– Шучу? А когда сыновья Иакова за бесчестие их сестры Дины избили жителей Сихема, разве они не волю нашего Бога творили? А то ли – поруганная вера! Что больше, мой милый: чистота веры или честное имя девы?

– Одно дело приговорить к казни, отомстить, но просто убить? И причем свидетелей, а не виновного? – не понимал Каиафа. – Я просто хочу получше уяснить себе твою мысль, мудрый Анна.

– А мысль такова: ты должен подыскать надежных людей, которые и без всякой платы будут держать язык за зубами. Тот, кто продается, ненадежен, мой милый. Преданности, преданности ищи, Каиафа. Нужны свидетели, преданные Закону, для которых Закон – и отец и мать. Задача очень трудная, поскольку придется искать свидетелей среди торговцев и менял. Служителей же Храма не трогать! Даже привратников. Все служители синагог должны вести себя очень осторожно. Следить за Ним тихо и незаметно. Вопросы, которые Ему будут предлагать, не должны вызывать подозрений ни у Него, ни у народа, тщательно их отрабатывать. Сведения об Его ответах, словах, поступках собирать и тщательно изучать. Повторяю, молва народная не должна ни в коем случае связывать Его арест или убийство с синедрионом. Казнить Его должны римляне и наш народ, а отдать приказ о казни – Пилат, именно он. Но ни римляне, ни народ не должны ничего заподозрить. Тогда твое первосвященство, мой милый, будет защищено как бы толстыми крепостными стенами. Ты удержишься у власти еще многие и многие годы, а я тебе помогу.

Огромный Каиафа как бы весь уменьшился из почтительности, и он преданно во все глаза смотрел на своего тестя.

– Но как это сделать? Я не понимаю: Его поддерживает народ, Он даже у некоторых знатных людей в почете. Если Его казнят римляне, народ пойдет под римские мечи, чтобы защитить Его.

– Народ не пойдет под римские мечи, мой милый. Бунта не будет. Народ должен сам потребовать от римлян суда над Ним и казни Его.

– Но как это сделать?

– План пока сырой, приблизительный, – усмехнулся Анна. – Исходит он из такой мысли: если Его оплюет народ и потребует Ему казни, а римляне Его казнят, и синедрион окажется в стороне, то наша вера как истинная и справедливая восторжествует и воссияет с новой силой, а значит, и укрепится власть и значение синедриона в Иудее. В этом увидят перст Божий, указующий на единственно правильную, несправедливо поруганную веру и наказывающий лжепророка, самозванца, посмевшего в гордыне своей восстать на нее. Веру защитит сам народ, а римские власти выступят в качестве карающего меча в руках Божиих.

– Красиво! – задумчиво сказал Каиафа. – Но как подговорить народ и остаться при этом незамаранными? А римские власти никогда и не интересовались нашей верой. Им, выходит, не за что Его казнить. Пойдет ли Пилат на это?

– Так уж и не за что! – вновь усмехнулся хитрый Анна. – Но об этом – после. Подготовить народ трудно, но возможно. Нужно создать определенное народное мнение. А мнение таково: это не тот Мессия, Которого ждет народ. Настоящий Мессия, предсказанный пророками, еще грядет для поддержания веры нашей (тут цитатки пропустить из пророков: мол, настоящий Мессия явится при таких-то и таких-то знамениях и должен сказать то-то и то-то; в этом книжники помогут), а Этот – обыкновенный проходимец, бродяга, смутьян, оборванец, фокусник из глупого Назарета, выросший в нищете, и поэтому очень любящий власть и деньги, но для видимости, чтобы одурачить наш доверчивый и искренний в своей вере народ, проповедует против государственной власти и богатства, а Сам прокладывает Себе дорогу к иудейскому престолу, чтобы, обладая властью и богатством, надругаться над верой и создать препятствия настоящему Мессии и таким образом погубить народ и его великую миссию, установив на земле власть диавола через отрицание Закона. Религиозных фанатиков среди народа достаточно, они-то и подхватят этот слух и разнесут его среди народа. Они первые возмутятся. Пусть этот Иисус беспрепятственно ходит по всей Иудее, ибо чем известнее во всех землях становится Иисус, тем быстрее распространится и нужный нам, то есть народу, слух. Но, конечно, это дело не нескольких дней, сам понимаешь, мой милый. Но когда возникнет такое мнение, когда в каждом почти доме начнут думать и мучиться, Мессия Он или нет, тогда и время будет действовать, но опять же – тайно. Что же касается римских властей, то они превыше своей веры ставят государство. Государство – их Бог, помни это всегда, Каиафа. Вот зацепка. Вспомни, что Он говорил о государственной власти вообще? Нужны люди… хотя достаточно и одного человека, который предаст Его в руки римских властей как человека, посягающего на их владычество в Иудее и выступающего против государственной политики Рима и лично против кесаря Тиверия, потому-де Сам Иисус желает владычествовать в Иудее. Этот человек должен к нам не иметь никакого отношения и, желательно, чтобы он был из близкого окружения Иисуса: родственник, сосед, друг или, может, даже один из Его учеников. Тогда народ получит поддержку в своем возмущении, если этому Назаретянину не верят даже близкие Его. У нас еще есть время. Нужно ждать благоприятного случая, когда найдется такой человек, и тайно подготавливать народ.

А теперь иди отдыхать. Слуги тебе уже приготовили комнату. Но завтра мне предоставишь план твоих действий по этому делу. Впредь во всем, что касается этого Галилеянина, советуйся со мной лично. Другим же не говори ни слова, даже своей жене, – усмехнулся Анна.

Глава 9. «Кто Он?»

Великий город Иерусалим вырос на почве не благодатной: в каменистой местности Иудеи, бедной растительностью, среди гор и безводных долин. Его бедные кварталы и вовсе были лишены зелени. Из серого, грубо обработанного камня, имеющегося в тех местах в изобилии, были выстроены лачуги бедного люда. Эти серые, унылые кварталы с узкими проходами, называемыми словно в насмешку улицами, не были украшены даже чахлым деревцом. Немного чище, аккуратней и веселее выглядел Греческий квартал, где жили потомки некогда переселившихся сюда мелких греческих торговцев. Греческие лавки, в которых продавались расписная посуда, пестрые ткани и ковры, были окружены палисадниками, где пытались выжить два-три измученных деревца, а на грядках даже были цветы из наиболее непривередливых и живучих. Слишком уж плоха была почва, на которой был расположен великий город. Тем не менее все пространство от дворца Ирода Великого до высокой каменной ограды было залито великолепным, буйным, радующим глаз, зеленым морем. Шум тихо и затейливо поющих фонтанов, щебетание птиц в ветвях деревьев и кустарников, освежающее дыхание прудов довершали картину. В саду Иродова дворца росли фиговые деревья, низкорослые пальмы, гранатовые деревья, смоковницы, маслины, финиковые пальмы, лимонные деревья, строгие и надменные раины, кипарисы, тисы, самшиты, кусты махровых магнолий, благородного лавра, сладко пахнущих роз и греческой сирени; на многочисленных террасах, кроме того, возвышались огромные вазы, в которых росли разноцветные цветы. Сад был устроен с большим вкусом и над ним потрудилось немало садовников, чтобы вырастить на привезенной издалека земле такую красоту. Ирод Великий денег не жалел. Да и теперь его холили и лелеяли опытные, заботливые руки.

Не лишены были некоторой зелени и цветов садики при домах богатых фарисеев, саддукеев и знатных горожан. Все это, конечно, росло не на Иерусалимской земле, а было высажено в вазонах, которые вкапывали в землю.

Центральные улицы и площади были выложены не грубым серым булыжником, как бедные кварталы, а хорошо обработанным цветным камнем. Ирод Великий приложил немало усилий, чтобы украсить великий город. Был перестроен не только его дворец, расположенный у западной стены города, но и перестроен Храм, находящийся к северо-востоку от дворца на горе Мориа, у Золотых ворот, а также построено, вернее, выдолблено в огромных обломках скал немало украшенных рельефами гробниц за стенами города. Все это было построено и перестроено из дорогущих материалов с некоторым сохранением иудейского грубоватого стиля в сочетании с элементами изящного греческого стиля. Это соединение двух стилей, иногда безвкусное, было тяжело и неприятно и для греков, обладавших обостренным чувством прекрасного, и для патриотов-иудеев, которые были менее чувствительны к красоте, но которые очень трепетно и ревниво относились ко всему исконно иудейскому, и для римлян, уже немного привыкших радовать свой глаз греческой красотой. Но все же заново перестроенный и еще незавершенный Храм с многочисленными двориками и портиками, сверкающий белизной паросского мрамора, с сияющей золотом чешуйчатой крышей, был по размерам своим грандиознее любого сооружения в Риме, и это тоже было неприятно римлянам.

На севере серо-черным призраком возвышалась над городом страшная башня Антония, наполненная теперь римскими кентуриями. С нее был виден весь город со всеми дворцами, лачугами, подворьями, площадями, базарами, купальнями и окрестность его. Римские караулы денно и нощно вели с нее наблюдения за тем, что происходило и в каменном городе, и на двориках Храма, и за стенами Иерусалима.

Северные и восточные ворота выводили из душного города в Гефсиманию. К северу тянулся огромный Гефсиманский сад с заброшенным маслиничным имением, а на востоке на другом берегу Кедронского потока высилась Елеонская гора. В Гефсиманском саду росли преимущественно (были еще и смоковницы) непривередливые к почве «раскоряки» – оливковые деревья. Точно сотни уродцев сошлись сюда когда-то, подняли множество длинных и корявых рук своих и так одеревенели, где кто стал, – таков был сад Гефсиманский. И это было чуть ли не единственное место в окрестностях Иерусалима, где можно было вдохнуть чистого, напоенного запахами трав и цветов, а не отравленного пылью и камнем, воздуха, где можно было отдохнуть в прохладной тени маслин и редких смоковниц, где слышалось тихое журчание освежающего потока. В основном же долины вблизи города были безводны и безжалостно сожжены солнцем. Такова была и расположенная на западе от Иерусалима большая долина Еннома, на которую с севера грозно глядела имеющая сходство с человеческим черепом гора Голгофа, ставшая местом публичных казней, на подобие Сессорского поля [Место казней в окрестностях Рима. – В.Б.] за Эсквилинскими воротами Рима.