– Я… то есть мы, – сказал Петр сбивчиво, – то есть нас пригласили в Виффагию…
– Идите и не беспокойтесь, – сказал Иисус.
– А, мы пошли, – сказал Петр и, выйдя к ученикам, перевел дух. – Идемте, чего стали? Сейчас потушим костер. У Иисуса очень важный разговор. Иисус его знает, не беспокойтесь.
– Мы думали, и Учитель пойдет с нами, – сказал кто-то…
– Я останусь, – вдруг сказал Иоанн. – Не надо тушить костер.
– Мы все приглашены. Почему ты не пойдешь? – не понял Петр.
– Так, – неопределенно ответил Иоанн.
– Ты его, – кивнул Петр в сторону Иисусова шатра, – вспомнил? Кто это? Ты ему не доверяешь? Тогда мы все останемся.
– Никого я не вспомнил. Я просто хочу остаться. Неохота идти в гости. Оставь меня, Петр.
– Хорошо, оставайся, – задумчиво сказал Петр и, повернувшись, стал догонять остальных учеников, которые прошли немного вперед и уже спускались в Кедронскую долину.
Иоанн, оставшись один, прилег у костра, бросил несколько сухих прутиков в огонь. До него долетали из шатра некоторые слова, а то и целые фразы. Разговор Иоанну показался очень интересным, и он понял, что Иисусу ничего не угрожает от этого фарисея, когда он услышал имя «Никодим». Иоанн вспомнил, что видел его год тому назад в Иерусалиме в большой свите первосвященника, тогда он и услышал это имя.
– Так значит, это и есть фарисей Никодим, один из богатейших людей Иерусалима, член синедриона и очень уважаемый человек в народе…
…Шатер был освещен лишь одним светильником, но света было достаточно, чтобы собеседники хорошо видели друг друга. Ночной гость Иисуса был двадцатисемилетним молодым человеком, был высок, плечист и строен. Его лицо, обрамленное длинными, пышными темными волосами, было красиво и приятно. Большие карие глаза его светились умом и добродушием пытливого, образованного человека и смотрели на собеседника прямо, неподвижно. Когда он задумывался, он опускал глаза свои, когда же говорил или слушал, то смотрел прямо в глаза собеседнику. Лицо его было строго и казалось малоподвижным. Не близко знавшие его с трудом могли представить улыбку на его лице, а домашние его видели лицо его и грустным и веселым, но чаще всего задумчивым, словно какая-то мысль постоянно, неотступно мучила его. Слуги очень любили своего хозяина. Суровая складка у его губ в сочетании с добродушием его взгляда говорила о том, что этот человек понимал власть свою над людьми как ответственность за них, а не как привилегию. Фарисеев народ не любил, и за спиной их над ними потешался, сочиняя о них всякие анекдоты, высмеивающие их кичливость, гордыню, формальное исполнение религиозных обрядов, но Никодим пользовался уважением в народе. Нередко беднейшие семейства или те, кто претерпел горе и лишения по воле капризной судьбы, в Иерусалиме и близ расположенных селениях получали от неизвестного значительную материальную помощь. Никогда имя подающего не произносилось, но в народе уже пошла молва о доброте фарисея Никодима. Тем более в глазах народа выглядели комично остальные фарисеи, которые, подавая милостыню, какую-нибудь мелкую монету, чуть ли не через плечо оглядывались, чтобы узнать, достаточно ли зрителей их высокого богоугодного поступка и достаточно ли поражены зрители их добротою. В гордыне своей они считали себя настоящими служителями Господа, что только они достойны будущего воскресения в жизнь вечную, а все остальные обречены шеолу и ни на что другое и не годны. Как же они возмущались притчей Иисусовой о фарисее и мытаре, тогда как мытарей, то есть последних людей и страшных грешников, почитали своей святой обязанностью ругать и проклинать, как, впрочем, и других грешников. Вот эта притча:
«Два человека вошли в Храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей молился сам в себе так: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи или как этот мытарь. Пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю».
Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо и, ударяя себя в грудь, говорил: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику!».
Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». [Лук. 18, 10-14]
Притча настолько понравилась, что ее, хотя и в несколько искаженном виде, но сохранившей суть свою и главную мысль, пересказывали в народе, и настолько не понравилась священникам, что они записали ее дословно на пергаменте и отправили, как улику, в синедрион, где она и была обнаружена подчиненными Каиафы. Понятно, что и осведомители Анны ее не пропустили мимо ушей, и Анна, перечитывая наедине имеющуюся у него копию, посмеивался над фарисеями, которых сам, будучи саддукеем, недолюбливал и которых так больно задето в притче, но, читая последние строки, где уже Иисус разъяснял притчу, Анна хмурился и говорил сам себе: «Очень остроумен, очень умен, очень опасен!».
Итак, Никодим вовсе не походил на своих собратьев, но старался, будучи среди них, ничем не выдать своего образа мыслей, был тих и молчалив. Тем более, что в иерархии синедриона он был не в первых рядах, а занимал место поскромнее. На собраниях он был мало инициативен, и поэтому думал, что он почти незаметен.
Сейчас Никодим был несколько озадачен и некоторое время смотрел куда-то в сторону, но, подняв глаза, он сказал так:
– Равви! Я
ebooksa