Ёж Люсьен в городе странных людей

22
18
20
22
24
26
28
30

– Спасибо, я еще помирать не собираюсь. Справлюсь сама.

«Да что я так переживаю? С котами мы договорились, они еще и поклялись. Да и Люсьен обещал, что они не выдадут», – умозаключил Артём и принялся за поручение. Достал из ящика в кухне большой полиэтиленовый пакет, сунул в него руку. Вернулся в прихожую, распахнул дверцы шкафа. Одежды в нем было немного, куртки убраны до холодов, и Тёмку не могло не радовать, что недолго придется возиться с бесполезным занятием. Ему уже порядком надоела «антидемонская суета». Сказать бы маме, что все это бессмысленно, да нельзя. Артём начал отрывать вялые листочки и раскладывать их обернутой в шуршащий пакет рукой по карманам кофт и ветровок.

Мама с усилием вычесывала спутанную гриву. Несколько березовых листочков опустились на ковер возле ее ступней, но еще, наверное, три не спешили сдаваться. Заметив пакет на руке сына, она ухмыльнулась:

– Нежный какой…

Где-то взвыли коты, но близко они или далеко, было непонятно.

«Опять кто-то из соседских кошаков по двору шастает, Фокса с Мотькой доводит» – подумал Артём, что пушистые братья вовсе не на улице, почему-то вылетело у него из головы. Управился с раскладыванием он меньше чем за минуту. Но мама, выудив из волос последний листок, сразу нашла ему другое задание. Она указала расческой на обувь, беспорядочно расставленную по двухъярусному стеллажу на дне шкафа.

– Туда тоже наложи, в каждый ботинок. А к босоножкам я потом сама примастерю как-нибудь.

Кошачий вой не затихал. Видимо, животные всерьез воюют и разойдутся нескоро. Тёмка опустился на колени перед шкафом, взял папин кроссовок, положил в него вялый листочек, потянулся за вторым, в него сунул еще один…

«Горчица, долбежка веткой, листья жгучие, пироги крапивные… А потом что придумает?»

Кошачий вой дополнился суматошным шумом. Артём не придал этому значения, взял в руки материну бархатную туфлю на высоком каблуке. Но, увидев боковым зрением, что мама замерла с поднесенной к голове расческой, обернулся и оторопел. Она стояла, прислушиваясь к… непрекращающейся беспокойной возне со второго этажа. Глаза Тёмки округлились, руки судорожно и с хрустом прижались к груди: «Какой двор? Коты же оба у Дашки наверху!»

Следующие несколько секунд показались ему бесконечными. Потом раздался едва различимый за кутерьмой ропот сестры.

– Я ща втащу…

– Уроки учит, говоришь? Давно это ей буги-вуги репетировать задают? – поледеневшим голосом высказала мама Артёму. Положив расческу на полку, твердой походкой направилась к лестнице, совершенно забыв про мозоли. Грива раскинулась по ее плечам чуть ли не с большим размахом, однако выглядела более опрятной.

Тёмка до боли закусил нижнюю губу. На лбу его выступили капельки пота. Все перед глазами стало мутным и расплывчатым, кроме фигуры матери, шаги босых ног которой подобно звону гигантского колокола грохотали в голове. Не успела мама подойти к лестнице, как с улицы донеслось тихое детское хихиканье, а следом кто-то требовательно забарабанил в окно гостиной. Мама замерла, Артём вздрогнул, хрустнув пакетом. С улицы донесся приближающийся топот множества ног, все отчетливей и громче звучащий хор ребяческих голосков.

Мама развернулась, шагнула к дверному проему гостиной, но лишь заглянув в комнату, ахнула. После, поманив сына за собой, на цыпочках вошла в гостиную. Тёмка поднялся и двинулся за ней. Прижатый к груди пакет шелестом напоминал о себе, но до него не было дела.

Стук и гомон буквально вернули Артёма в чувство, в голове прояснилось. Появилось желание отблагодарить пришедших за отвлечение матери. Если, конечно, гости не окажутся Димкой с новыми друзьями какими-нибудь, хотя это не мог быть он, он точно не пришел бы, Ярик же сказал, что он видеть его не желает. Или соседом дядь Ромой, вечно подговаривающим их папу на всякие проделки. Но и он тоже не мог быть – детей-то у него нет. Но едва Тёмка оказался на пороге гостиной, как появилось горькое осознание, что приход дядь Ромы не такое уж и неприятное событие.

Вся передняя часть двора наводнилась разновозрастными мальчишками и девчонками, загорелыми, как таксисты, простоявшие все лето на солнцепеке в ожидании клиентов.

Трое грязных мальчишек хлопали ладошками по окнам. Пара юнцов, утопавших в огромных толстовках, скакали по грядкам лебеды, выращиваемой мамой для приготовления какого-то снадобья. Подросток в майке с оторванными рукавами, выше остальных на голову, а некоторых – на две, глазами хищника осматривал двор. Девочка в выцветшем сарафанчике что-то внушала двум мальчуганам лет четырех, крепко сжимая их запястья. Пара тощих парнишек в затертых шортах висели на калитке, согнув ноги. Юнец в свитере с тремя поперечными отверстиями пинал дверку, катая их. Три девчонки прыгали. Паренек с вытянутым узким лицом и «ёжиком» на голове топтался возле ограды с двумя засунутыми в рот пальцами, надувая щеки. Еще мальчишки, один с покрытыми фурункулами лицом (Артём его сразу узнал – утром он громче остальных гоготал над ним, стоя за углом Древнегреческого салата), другой – длинноволосый в одних плавках, вымазанных в черной блестящей жиже, напоминающей гудрон, и с какими-то бумагами в руке, похожими на рекламные буклеты, оставались на дороге. Они переговаривались, озираясь на соседские дома и на проходящих мимо людей, которые едва не вывертывали себе шеи набок, чтобы не глядеть на возмутительное сборище. Больше остальных , неся на лице брезгливую мину, отворачивался мужчина, одетый в шубу из грубо сшитых кошачьих шкурок.

Мама и Артём бочком подобрались мимо тумбы с телевизором к крайнему окну.

– Т-ты… знаешь их? – уставившись в окно, таким слабым голосом спросила мать, что Артём еле расслышал.