На мгновение, представив себе ожидавшую его мучительную постепенную смерть, я ужаснулась.
Наверное, я с самого начала знала, что подойду к нему, преодолевая страх, и, нагнувшись над его холкой, освобожу от намордника. Все то, что он мог совершить, все это были гипотетические угрозы, это могло случиться, а могло и не случиться, а обречь пса на верную гибель я была не в состоянии.
Подойдя к нему, я стала расстегивать намордник. Пес стоял смирно, поглядывая на меня влажными глазами, а стоявшие в очереди люди ворчали:
– Зачем вы это делаете?
– Вы знаете, что это за порода?
– Разве можно подвергать окружающих опасности?
– Раз сам хозяин оставил его в наморднике, не вам исправлять!
– Ведь это чудовище!
– Зачем вы снимаете с него намордник!?
– А вы попробуйте есть в наморднике, – огрызалась я, сама боясь делать то, что делала. Освобождая его, я взваливала на свои плечи груз огромной ответственности: ведь если назавтра он кинется на ребенка, я не прощу себе своего сегодняшнего поступка.
И вот пес свободен! Прежде еды он бросился к ближайшей луже и стал жадно лакать воду.
Он пил долго, и, глядя на него, очередь как-то поутихла.
– Бедняжка, – раздался из нее старушечий вздох.
– Изверги, не следят за своими животными, – поддакнул еще кто-то.
– До чего собаку довели…!
Настроение людей резко менялось, мне показалось, они сразу
сами вздохнули свободней. Наверное, не только меня терзали противоречивые мысли, только никто не хотел в них себе признаться.
Меня даже пропустили вне очереди, купить бедняге сосисок. И я купила! Накупила ему целый килограмм и разложила перед его носом. И мне стало радостно на душе и как-то очень празднично и легко!
А он, прежде чем начать есть, глядя на меня счастливыми благодарными глазами, подошел, виляя обрубком хвоста, и уткнулся крутым лбом, сухим носом в мою ногу, несколько раз приглашающе боднул мою руку в поисках ласки.
Я все же побоялась погладить его, почесать за ухом.