— В отличие от тебя, я от неприятностей не бегу!
— Да, не бежишь! — кровь не желала останавливаться, затекала в рот, а Варна всё так же ненавистно зыркала, усиливая её поток. — Ты от них прячешься, как малое дитя под одеялом! И что, сильно тебе одеяло поможет, когда явятся злые дядьки с мечами?!
— Дитя?! — она куснула меня за плечо, лишь подтверждая, как неразумна. Я зашипел, заломил ей руку и поймал затылок ладонью, едва сдерживаясь, чтобы не намотать на кулак косу. Эх, жаль, ведунка её обрезала! Как бы пригодилась! — Да я старше твоей бабушки!
— Ой, и правда! Ошибся я! Не как дитя себя ведёшь, а как невыносимая старуха!
— Да! Потому что я старуха и есть!
Отпустив её руки, я поймал в ладони лицо, не обращая внимания на тут же последовавшие удары. Заглянул в тёмные глаза проникновенно, пытаясь донести, что не унизить, не переупрямить пытаюсь, а спасти:
— Ты столько лет прожила на свете, ведунка, но так и не научилась жить. Я предлагаю тебе эту жизнь! Хотя бы попробовать, отпить самую малость. Не понравится — вернёшься. Позже, когда опасность минует. Не силой же я тебя держать стану!
— Угу, и сейчас ты тоже не силой меня держишь! — саркастично рявкнула она, пиная в пах. Я увернулся, перехватил её колено: женщины коварны, но коварство их весьма однообразно.
— Прекрати! Ведунка! Подумай хоть раз! Ты не ловишь веселье, а смотришь из окна, как оно проходит мимо. Не присоединяешься к игре, а сварливо гонишь со двора шумных детей, хотя на деле больше всего на свете хочешь оказаться среди них!
— Неправда! — она пихнула меня ещё раз. Слабее, чем могла бы, больше выплёскивая собственную боль, чем пытаясь причинить её мне. — Я… я не могу оказаться там, снаружи! Потому что слишком стара для всего этого, потому что разучилась веселиться, потому что рано или поздно… все дети разойдутся по домам. Навсегда. А я снова останусь одна! И потому что… дверь давно заперта, понимаешь?
— Так кто её запер?! Уж не ты ли?
Я пригладил её встопорщенные волосы, поднял бессильно обвисшие холодные руки и положил себе на плечи, прижал, делясь теплом, коснулся губами напряжённой жилки на шее и, не в силах остановиться, обхватил губами губы.
— Что ты делаешь?
Я смог ответить хриплым невнятным шёпотом, боясь спугнуть мгновение:
— Отпираю двери…
Полевые цветы всегда горчат. Пахнут ветром, колятся и невыносимо, болезненно царапают кожу. Но почуяв их запах однажды, уже никогда не сможешь наслаждаться фальшивым ароматом садовых роз.
Её губы на вкус как ветер. Сумасшедше, невыносимо, болезненно горькие, пряные, горячие. Как солнечный удар, как палящее светило, как рассвет, разгоняющий ночной холод.
А следом — толчок, миг полёта и падение в обрамлении ледяных брызг, смешивающихся с хороводом светлячков.
— Не. Смей. Ко. Мне. Прикасаться, — спокойно и чётко проговорила она, словно не её судорожное дыхание опаляло мне висок мгновение назад, словно не её дрожащие пальцы забирались под полы кожаного плаща. — Проваливайте из моего города. Вы, все трое! Я не собираюсь ехать с вами. И не обманывайся: мы не друзья и никогда не смогли бы ими стать.
Она развернулась отрывистым неслышным движением летучей мыши, а я так и остался сидеть по пояс в заводи, в холодной, до судороги в костях воде. Прищурился ей вслед и проговорил как бы для себя, но зная, что услышит:
ebooksa