Наследная ведунка

И снова потупилась.

— Иди сюда, милая.

Прижал к груди. Сильно, до хруста костей.

— Сделай это, милая. Сердце моё, нежность моя, сладость… Сделай. Ты ведь можешь. Она не хотела, но ты можешь!

Широкие ладони, ладони, ласкавшие кожу жаркими ласками, стиснули крепче, выдавливая воздух из лёгких.

Я повторила:

— Нет.

Он поймал клок рубахи в пригоршню, натянул — ворот врезался в горло, но я продолжала упрямиться.

Смешно вспомнить, как я хотела выполнить его просьбу! Каким правильным, каким важным казалось согласиться на уговоры и провести с ним всю жизнь! Две жизни. Две вечных, бесконечных жизни.

Я ходила к бабуле, уговаривала. И не понимала, почему та, осерчав, запустила в меня кринкой с молоком. Белое пятно растеклось по полу, медленно, величаво. А она смотрела на него невидящим взглядом, замолчав на полуслове, полукрике… Бабуленька хотела оттаскать меня за волосы в отместку за кощунственную просьбу, но не стала. Глядела на это пятно, сама становясь бледнее полотна. Точно знала, видела нечто, доступное лишь ведунке. Доступное тогда ей одной.

Я злилась. Плакала, молила её выполнить простую просьбу — передать дар, подарить мне и моему любимому вечную жизнь вместе.

А она не желала. Я не понимала, что она оберегает, спасает глупую девчонку. Не дара, а проклятья пожалела бабка.

Поняла это только после того, как старая ведунка умерла, уступив место новой. И вот я сама стояла рядом с мужчиной, ради которого была готова на всё, и отказывалась делить вечность на двоих.

— Мы же мечтали об этом, милая! Пока она была жива, не было нам покоя и счастья, мы не могли… А теперь можем! Теперь дар твой, верно? — он сжал подбородок пальцами, заставляя поднять голову. С надеждой и недоверием переспросил: — Правда ведь?

Я не вырывалась. Ему было позволено. И обнимать, и сжимать подбородок, и приглаживать волосы. Ему было позволено всё, и я терпела. Во мне не осталось боли — выплакала, выкричала, пока бабуленька металась от разрывающей её тело силы, не способная умереть мирно. Остался лишь бесцветный спокойный голос:

— Знаешь, как умирают ведунки?

Он передёрнул плечами, точно вздрогнул от испуга:

— Как люди, наверное. Почём мне знать?

— Нет, не как люди. Я тоже не знала. Теперь знаю. И хочу забыть.

Он встряхнул меня, обессилевшую. Не держи — упала бы, осела к его ногам, больше не способная плакать.