Коварная ложь

Бенкинерсофобия: Масаи нужно отделить государство от дочери, как девяностолетним членам Конгресса нужна пенсия?

Дурга: БЕН.

Дурга: Прекрати.

Дурга: О боже. Ты невозможен.

Дурга: Мораль истории – когда ты действуешь из мести, страдают все вокруг.

Бенкинерсофобия: Я не говорю о мести. Я говорю о сожалении.

Дурга: Месть и сожаления вырезаны из одного материала. И то и другое заразно. И то и другое излечивается прощением и забвением. Я не хочу, чтобы ты страдал.

Бенкинерсофобия: Ты слишком уж переживаешь обо мне.

Дурга: Потому что мне не все равно.

Моя улыбка стала шире, пока я ждала ответа. Не потому, что я не думала, что Бен любит меня. Я знала, что любит, так же как знала, что заставляю его улыбаться и что настоящая причина, по которой мы отказывались нарушить правила и встретиться, не имела ничего общего с правилами.

Мы были кристаллами жеода.

Красивыми.

Прочными.

Блестящими.

Стойкими.

Обреченные жить, укрытые внутри уродливой скалы.

Мое беспокойство за Бена вынуждало меня давить сильнее, умоляя его увидеть себя таким, каким его видела я, но я не могла добиться этого, потому что даже жеоды могли разбиться вдребезги. Если мы разобьемся, я потеряю свой компас, свое убежище, свое святилище.

«Эгоистичная, эгоистичная Эмери. Расскажи мне, какой ты хороший человек».

Я шептала магические слова в пустое пространство офиса, пусть даже я знала, что магические слова не спасут меня от этого.

Бенкинерсофобия: Как масаи вообще выжили, если они всех изгнали?