Отлив

– Слушайте, ребята, – прохныкал он, – бога ради, лягте поближе, погрейте меня. Будь я проклят, если я без этого не сдохну!

И вот трое сгрудились в один мокрый ком и лежали так, дрожа, задремывая, то и дело возвращаясь к жалкой действительности из-за кашля клерка, пока не наступил день.

Глава 2

Утро на берегу. Три письма

Тучи рассеялись, на Папеэте засияла красота тропического дня; море, разбивающееся о рифы, и пальмы на острове снова затрепетали от жары.

Французский военный корабль покидал остров, возвращаясь на родину; он стоял посередине лагуны – деятельный, как муравейник. Ночью к острову подошла какая-то шхуна, и теперь на ней развевался желтый флаг – знак заразы.

Вдоль берега, огибая мыс, длинной цепочкой тянулись одно за другим каноэ, направляясь к базару, пестревшему, как шаль, разноцветными одеждами туземцев и грудами фруктов. Однако ни эта красота, ни приветливое утреннее тепло, ни даже кипучая жизнь порта, столь интересная для моряков и зевак, не привлекала внимания троих отверженных. В душе у них по-прежнему был холод, во рту чувствовалась горечь после бессонной ночи, их пошатывало от голода. В унылом молчании они ковыляли по пляжу, точно хромые гуси. Двигались они к городу, где поднимался дымок, где завтракали счастливцы. Их голодные глаза шарили по сторонам, высматривая только пищу.

Небольшая грязная шхуна стояла у самого причала, с которым ее соединяла доска. На передней палубе, под лоскутом навеса, пять канаков, составлявших команду, сидели на корточках вокруг миски с жареными бананами и пили кофе из жестяных кружек.

– Восемь склянок: пробило на завтрак! – воскликнул капитан с наигранной непосредственностью. – С этим судном я еще дела не имел – вот где мой дебют. Похоже, что удастся сделать полный сбор.

Он подошел к тому месту, где конец доски лежал на поросшем травой берегу, повернулся спиной к шхуне и принялся насвистывать веселую песенку «Ирландская прачка».

Она подействовала на матросов как условный сигнал: они разом оторвались от миски и сгрудились у борта, не выпуская из рук бананов и продолжая жевать. Словно несчастный пиренейский медведь, танцующий на улицах английских городов под страхом хозяйской дубинки, очень похоже, но куда живее и ритмичнее, капитан приплясывал в такт своему свисту, и его длинная под утренним солнцем тень дергалась на траве. Канаки глядели на представление и улыбались, Геррик тупо следил за капитаном – на время голод заглушил в нем всякий стыд, – а чуть поодаль раздирали клерка демоны инфлюэнцы.

Внезапно капитан остановился, точно только сейчас заметил зрителей, и изобразил удивление, точно его застали врасплох, когда он развлекался в полном уединении.

– Привет! – сказал он.

Канаки захлопали в ладоши и попросили капитана продолжать.

– Не выйдет, сэр, – отвечал капитан. – Поесть нету – танцевать нету. Понимаешь?

– Бедный старик! – отозвался один из матросов. – Твой нету поесть?

– Господь видит – нету! – ответил капитан. – Очень хотел поесть. Но не имей.

– Очень хорошо. Мой имей, – сказал матрос. – Твоя идет сюда. Очень много кофе, очень много банана. Другая люди тоже идет сюда.

– Пожалуй, мы заглянем на минутку, – сказал капитан, и все трое торопливо перешли по доске на судно.

Там им пожали руки, освободили место у миски, пиршество в честь новоприбывших дополнили оплетенной бутылью патоки, с бака принесли аккордеон и многозначительно положили рядом с певцом.