Авраам широко развел руками, сильно хлопнул себя по бедрам и отчаянным голосом сказал:
— В честь новорожденного бог не ниспослал мне ничего такого, из чего я смог бы воздать вам должное за то, что вы помогли дитяти увидеть свет божий. Так что же мне делать?.. Думаю, что господь простит нам, если не встретим святую субботу так, как он нам повелел… Побежал бы куда-нибудь занять немного денег, но видите, солнце садится, пора зажигать свечи.
Зельда лежала с закрытыми глазами и тихо стонала. Услышав, с какой болью в душе муж объясняется с Брайной, она подозвала его к себе и, напрягаясь изо всех сил, прошептала:
— К субботе я успела приготовить все как надо… Чолнт[1] дети поставили в печь. Пусть Брайна отпразднует с нами…
У Авраама точно тяжелый камень с сердца свалился. Он был рад, что сможет справить субботу не хуже людей.
— Слышите, слышите? — обратился он к повитухе. — Зельда приглашает вас с дочкой к нам… Отпразднуем вместе…
— Халу я тоже успела испечь, — тихо продолжала Зельда. — Пусть Брайна зажжет свечи и помолится за меня тоже, а ты, Авраам, ступай в синагогу, а как вернешься, справишь «кидиш»[2]. Вино в шкафчике…
Теперь только, придя немного в себя, Авраам заметил, что во всех уголках сверкает чистота, в доме уютно и, как всегда в канун субботы, дети умыты, опрятно одеты, а у девочек аккуратно заплетены косички.
Авраам никак не мог постичь, каким это образом умудряется Зельда сводить концы с концами на скудный его заработок, который приносит ей раз в неделю, — умеет накормить десять ртов да еще отложить кое-что на субботу и праздники, чтобы справить их не хуже людей. Он был уверен, что на всем свете не найти такой умной, умелой, экономной и изворотливой хозяйки, как его Зельда. Никто неспособен, как она, бесконечно стирать, чинить, латать, ушивать, уширять, лицевать, перешивать, превращать рубахи в наволочки, простыни в фартучки, юбчонки в штанишки, и что только она не придумывает, чтобы дети были обуты, одеты, и не кое-как, а даже нарядно.
…Когда Авраам узнал, что родился мальчик, он сразу задумался, как наречь сына. Обычно, когда рождался ребенок, он спрашивал Зельду, чье имя из своих покойных родственников она хотела бы ему дать.
— Ты уж назови его именем какого-нибудь из своих покойников.
— Я хотел бы назвать его в честь моего деда, того самого, который был в мире праведных уже тогда, когда мы поженились. Был он здоровяк, каких мало, работник что надо. К тому еще голова у него была светлая — настоящий мудрец. Слава о нем шла по всей округе, и отовсюду обращались к нему люди за добрым советом. Звали его Илья, а величали Илья-пророк, как в писании.
— Ну, так давай назовем его Ильей. Пусть пойдет он в деда здоровьем, трудолюбием, головой и пусть доживет до ста двадцати лет.
Младенец, однако, никак не походил на богатыря, каким его представила отцу повивальная бабка. Это был худенький, бледненький ребенок, но жизнь била в нем ключом. На редкость подвижный, неугомонный, он улыбался, делал такие уморительные гримасы, что мать таяла от удовольствия, жалея, что нет рядом Авраама, который вместе с нею смог бы порадоваться, глядя на сына.
Очень долго тянулись для Зельды будни, и слишком короткой казалась ей суббота, когда можно было усладить отцово сердце рассказами о детях, особенно о меньшеньком.
Время текло в непрерывных трудах и заботах. В один счастливый день Илюсик стал на ножки, а немного спустя неожиданно затопал по комнате. Он падал, поднимался, снова падал и снова поднимался, побуждаемый бурлившей в нем жизненной силой; когда подрос, стал бегать, взбираться на крыши, чердаки, деревья, не раз срывался оттуда, но продолжал резвиться, не обращая внимания на синяки, шишки, кровоподтеки, ссадины и царапины.
Шалости и озорные его проделки сильно огорчали Зельду. Выходя из себя, она причитала:
— Не иначе, дьявол какой-то в тебе сидит. До каких пор ты будешь носиться как угорелый? Не напастись на тебя ни ботинок, ни штанов. Утром постирала рубашку, а к вечеру она стала как тряпка. Кем же ты вырастешь? Что из тебя получится?..
Она все собиралась пожаловаться Аврааму на Илюсика, но всякий раз откладывала, опасаясь сурового наказания. Лишь изредка, когда особенно донимал, ее прорывало:
— Ох, Авраам, знал бы ты, что я терплю от твоего драгоценного сына…
ebooksa