— Зорька… Зорька… — слышался где-то певучий женский голос, от которого у Ковалева больно сжалось сердце, а перед глазами встала окруженная горами родная деревня.
Все дышало тишиной и беспечным спокойствием, но Ковалев знал, как обманчиво это теперь. И, затаясь в кустах, он терпеливо ждал, когда какая-нибудь хозяйка пойдет к реке за водой. Так прошел час, второй…
Уже впотьмах Ковалев зашел в крайнюю хату. В переднем углу под висячей лампой сидел благообразный старик с седенькой бородкой. Держа на растопыренных пальцах блюдце, он звучно втягивал в себя чай, после каждого глотка блаженно закрывая маленькие глазки. Лоб старика и покрытая зеленоватым пушком лысина блестели испариной. Когда Ковалев призраком появился у порога открытых дверей, хозяин вздрогнул, из блюдца плеснулся на цветастую скатерть чай.
— Кто такой? — Старик проворно вскочил, оглянулся на кровать, над которой висела на гвозде винтовка.
— Кто такой, говорю?
— Не бойтесь… Свой… — Ковалев тянулся жадным взглядом к столу, на котором возвышалась початая буханка пышного белого хлеба, лежали масло и яйца. Хозяин, видя, что грязный, оборванный пришелец еле держится на ногах, ободрился, глаза стали злыми.
— «Свой…» — презрительно хмыкнул он. — Много вас своих шляется. Как волки голодные, рыщите. К Сталину иди, пусть он накормит. Понял? А я тебе своим никогда не был.
Хозяин неторопливо повернулся, чтобы снять со стены винтовку. В это мгновение Ковалев стремительно прыгнул и вцепился в его жирную шею. Старик, хрипя, заметался, беспорядочно бил кулаками, потом рухнул. А Ковалев все сильнее и сильнее вдавливал в горло пальцы, чувствуя, как что-то под ними хрустит.
Когда по телу хозяина прошла последняя волна судорог, Ковалев поднялся, плюнул красной слюной в его страшное с выпученными глазами лицо, схватил со стола буханку хлеба и, пьяно качаясь, вышел в густую темноту. Проходя двором, он слышал, как дзинькали о ведро струи молока.
— Иди, порадуйся! Гады! У меня еще хватит сил, — шептал Ковалев. — И как тебя до сих пор свои деревенские не придушили!
Поздней осенью Ковалев набрел в белорусских лесах на партизанский отряд, а спустя полгода командовал им.
После войны Геннадий Васильевич носил по партизанской привычке маленькую курчавую бородку, и все однокурсники называли его в шутку батькой Ковалем. Хотя в то время ему было всего тридцать лет, но он в самом деле мог сойти за отца этих свеженьких беззаботных юношей. Морщины иссекли его лоб, залегли под глазами, а седина побелила виски. Серебряные струйки путались в черной бороде и поредевшем чубе.
В первое время Ковалева раздражало беспечное веселье студентов, но постепенно он отошел, стал улыбаться и шутить.
Институт Геннадий Васильевич окончил с отличием, и его направили главным зоотехником в райсельхозотдел, а через три года предложили место заместителя начальника по животноводству в краевом управлении. Здесь Геннадий Васильевич скоро понял, что мягкое кресло в большой конторе — не его стихия. Возможно, потом, когда состарится, а теперь — нет!..
Ковалеву совсем стало не по себе, когда заговорили о распашке целинных просторов, когда заснеженные улицы Верхнеобска начали сотрясаться от гула тракторов, от скрипа и лязга плугов, сеялок, культиваторов, а мрачноватые коридоры управления забила молодежь. Юноши, громыхая обмерзшими ботинками, врывались в тихие кабинеты, требовали…
Проходили недели, месяцы… Затихли улицы, опустели коридоры управления. Весну сменило лето. Геннадий Васильевич каждое утро садился за обширный стол и открывал толстую папку с бумагами.
«Разъясняем, что кормовая база является основой в деле повышения продуктивности животноводства…»
К горлу подступило что-то, похожее на тошноту. «Что же там, дураки сидят?» — думал он, зачеркивая раз и второй слово «разъясняем».
Ковалев с досадой захлопывал папку, подходил к стене и долго рассматривал карту края. Пашут… День и ночь пашут… Дома строят, скотные дворы… Он прикрывал ладонью глаза, и ему отчетливо представлялись необъятные степи, тракторы, вагончики, запыленные и почерневшие от солнца люди. И его с неудержимой силой потянуло к этим людям.
В один из осенних дней, когда пронзительный ветер гонял по улицам ржавые листья кленов, Ковалева вызвал к себе начальник:
ebooksa