Загадочные исчезновения

«Профессор Валентин Дорримо, гипнотизер, вчера вечером собрал внушительную аудиторию. Проведя большую часть своей жизни Индии, он продемонстрировал свои силы и удивительные возможности, гипнотизируя любого, кто дал согласие на эксперимент. При этом, чтобы достичь результата, ему достаточно было всего лишь взглянуть на человека. По меньшей мере дважды он прибегал к массовому гипнозу, гипнотизируя всю аудиторию (за исключением наших корреспондентов, естественно) и вызывая у них удивительные видения.

Особенной ценностью его выступления было то, что все проводимые им эксперименты основаны на методике знаменитых индийских йогов, о которых мы так много наслышаны из уст путешественников.

Профессор заявил, что главной особенностью их искусства, которое он досконально изучил, является отсутствие какой бы то ни было мистики; гипноз – вот что главное. Они погружают человека в состояние гипнотического сна и внушают ему все то, что он видит и слышит. Его утверждение, что достаточно восприимчивый индивидуум может быть ввергнут во власть нереального на недели, месяцы и даже годы и жить, ведомый и направляемый иллюзиями и галлюцинациями, внушаемыми ему время от времени, не может, конечно, не тревожить самым серьезным образом».

Страж покойнику

I

В комнате верхнего этажа пустующего дома, в той части Сан-Франциско, которую называют Северной, лежало тело человека, покрытое простыней. Было около девяти часов вечера; комната тускло освещалась одной свечой. Несмотря на теплую погоду, окна были закрыты и шторы спущены, хотя не принято затруднять доступ свежего воздуха к покойнику.

Обстановка комнаты состояла всего лишь из трех предметов – кресла, небольшой этажерки для книг, на которой стояла свеча, и длинного кухонного стола; на последнем и лежало тело человека. Все эти предметы, также как и труп, были, по-видимому, только недавно внесены в комнату. Наблюдательный человек заметил бы, что ни на кресле, ни на этажерке, ни на столе не было ни пылинки, в то время как весь пол комнаты был покрыт густым слоем пыли, а в углах стен висела паутина. Под простыней можно было различить контуры тела и даже резко заостренные черты лица; эта заостренность черт считается свойственной лицам всех покойников, но на самом деле она характерна только для умерших от изнурительной болезни. Судя по тишине, царившей в комнате, можно было заключить, что она не выходит на улицу. Действительно, перед ее окнами возвышалась только скалистая стена, в которую упирался задний фасад этого выстроенного на косогоре дома.

Часы на соседней колокольне пробили девять. Они сделали это с таким ленивым равнодушием к бегу времени, что невольно напрашивался вопрос, зачем они вообще взяли на себя труд отбивать часы. С последним ударом единственная дверь в комнату отворилась, в нее вошел человек и быстро направился к покойнику. Дверь закрылась за ним, словно по собственной инициативе, послышались металлический скрип, словно от поворачиваемого с трудом ключа, и щелканье язычка замка, когда он вошел в свою лунку. За этим последовал шум шагов, удаляющихся по коридору, и вошедший, по-видимому, оказался взаперти. Подойдя к столу, он с минуту смотрел на труп, затем, пожав плечами, подошел к одному из окон и поднял штору.

На улице был полный мрак; стекла окна были покрыты пылью, но, стерев ее, человек увидел, что окно защищено решеткой из толстых железных прутьев, которые отстояли на несколько дюймов от стекла и были вделаны с обеих сторон в каменную кладку. Человек осмотрел второе окно. Оказалось то же самое. Это не произвело на человека большого впечатления; он даже не сделал попытки поднять раму. Если он был пленником, то, по-видимому, принадлежал к разряду покладистых арестантов. Закончив осмотр комнаты, он уселся в кресло, вынул из кармана книгу, придвинул к себе этажерку, на которой стояла свеча, и начал читать.

Это был молодой человек лет не более тридцати, смуглый, гладко выбритый, с каштановыми волосами. У него было худощавое лицо с горбатым носом, широким лбом и резко выраженными нижней челюстью и подбородком, что, по мнению людей с такими челюстями и подбородками, свидетельствует о решительном их характере. Твердый взгляд его серых глаз не блуждал и всегда устремлялся в определенную точку. Теперь его глаза были прикованы к книге, но иногда он поднимал их и бросал взгляд в направлении покойника. Это происходило, по-видимому, не в силу зловещего притяжения, которое труп мог оказывать при данных условиях даже и на смелого человека, и не в силу сознательного протеста против чувства, которое могло охватить при таких условиях человека робкого. Молодой человек смотрел на труп с таким видом, будто какие-то места в книге вдруг пробуждали в нем интерес к окружающему. Этот страж мертвеца, без сомнения, исполнял свои обязанности вполне разумно и с подобающим хладнокровием.

Почитав с полчаса, он, по-видимому, окончил главу и спокойно отложил книгу. Затем встал, поднял этажерку, перенес ее в угол комнаты, поближе к окну, снял с нее свечу и вернулся к пустому камину, перед которым раньше сидел. Минуту спустя он подошел к трупу на столе, приподнял покрывающую его простыню и откинул ее с головы; его взорам представились масса темных волос и тонкое личное покрывало, сквозь которое черты лица покойника выступали еще резче. Заслонив глаза от свечки свободной рукой, человек смотрел на своего недвижного товарища по заключению серьезным, спокойным взглядом. Удовлетворенный осмотром, он снова закрыл лицо покойника простыней и, вернувшись к своему креслу, снял с подсвечника несколько спичек, опустил их в боковой карман пиджака и уселся. Затем вынул свечу из ее гнезда и критически оглядел, соображая, на сколько времени ее может хватить. Огарок был длиной не больше двух дюймов: через час он окажется в темноте! Он вставил огарок назад в подсвечник и задул свечу.

II

В кабинете врача на Керни-стрит вокруг стола сидели трое мужчин, пили пунш и курили. Время было позднее, около полуночи, но запас пунша был большой. Хозяином дома был старший из трех, доктор Хелберсон; они сидели в его квартире. Хелберсону было лет тридцать, остальные были еще моложе. Все трое медики.

– Суеверный страх, который живые испытывают перед мертвецами, – сказал доктор Хелберсон, – страх наследственный и, увы, неизлечимый. Мы не должны особенно стыдиться этого. Человек, который боится покойников, виноват в этом не больше, чем в том, что он унаследовал от своих родителей неспособность к математике или влечение ко лжи.

Остальные рассмеялись.

– Значит, человек не должен стыдиться того, что он лгун? – спросил младший из гостей, который был магистрантом и не получил еще диплома врача. – Мой милый Харпер, я ничего подобного не сказал, – возразил доктор Хелберсон. – Склонность ко лжи – одно, а сама ложь – другое.

– Вы полагаете, – сказал третий собеседник, – что это суеверное чувство, этот неразумный страх перед покойниками универсален? Я лично, например, не боюсь мертвецов. Я так думаю.

– Тем не менее это чувство все же заложено в вашей природе, – возразил доктор Хелберсон. – Оно нуждается только в подходящих условиях, в «соответствующем сезоне», как это называл Шекспир, чтобы проявиться каким-нибудь весьма неприятным образом и открыть вам глаза. Разумеется, врачи и военные сравнительно меньше подвержены этому страху, чем остальные люди.

– Врачи и военные? Отчего вы не прибавили палачей? Возьмем уж все категории профессиональных убийц.

– Нет, милый Мэнчер! Суды не дают палачам возможности настолько свыкнуться со смертью, чтобы относиться к ней с полным равнодушием.

Молодой Харпер, вставший, чтобы достать из ящика буфета новую сигару, закурил, вернулся на свое место и задал в довольно высокопарном тоне вопрос:

– Какие же, по-вашему, нужны условия, чтобы любой человек, родившийся от женщины, мог прийти к тяжелому сознанию своей причастности к этой общечеловеческой слабости?