Черный телефон

– Лернер! – Эдди всех звал по фамилии. – Как спишешь – дай мне. Ввиду непредвиденных обстоятельств, лежащих вне зоны моего контроля, а именно, того, что дружок моей матери – сука скандальная, мне пришлось вчера вечером покинуть родной кров, и я всю ночь дулся в настольный футбол с двоюродным братом. Резюме: дальше первых двух вопросов этой хрени я не продвинулся.

Хотя оценки Эдди по всем предметам, кроме труда, были ужасны, да и за поведение он отсиживал после уроков не реже раза в неделю – харизматичен он был на свой манер не менее, чем Кэмерон Ходжес – на свой. Его невозможно было смутить – черта характера, которая не могла не впечатлять окружающих. Кроме того, он был так невероятно, обескураживающе жизнерадостен, так обаятельно проказлив, что долго злиться на него не мог никто. Если учитель выставлял его из класса за бесконечные комментарии вслух, Эдди изумленно пожимал плечами, словно поражаясь неожиданным выкрутасам этого странного мира, тщательно собирал учебники и уходил, кинув на прощание взгляд настолько лукавый, что остальные начинали тут же давиться от смеха. А на следующее утро тот же учитель гонял с ним в футбол на школьной парковке, лениво обсуждая «Селтикс»[18].

Общим у Эдди с Кэмероном было всего одно качество, и мне казалось, что именно оно отличает всеобщих любимцев от неудачников: четкое осознание того, кто ты есть. Эдди понимал и принимал себя. Собственные промахи его не беспокоили. Каждое произнесенное им слово полностью и безоговорочно отражало его характер. В то время как у меня не было четкой картины того, кто я, и я вечно оглядывался на других, с надеждой и тревогой пытаясь понять, кого они видят, когда смотрят в мою сторону.

Поэтому в ту минуту, как мы с Эдди шпарили прочь от Кэмерона, я испытал что-то типа резкого, почти физического ощущения подросткового братства. Я только что выхватил у отличника тест по истории в отчаянной попытке найти выход из ловушки, в которую себя загнал. Теоретически я до сих пор оставался в опасности и безнадеге, но мне ужасно нравилось ощущать руку Эдди Прайора на своем плече, как будто мы были давними друзьями и только что выкатились из таверны «Белая бочка» в два часа ночи. А его манера называть ухажера матери скандальной сукой приводила меня в восторг, затмевая любую остроту Стива Мартина. То, что я сделал в следующий момент, еще пять минут назад казалось бы мне невозможным. Я протянул Эдди контрольную Кэмерона.

– У тебя ведь два вопроса готово? Возьми. Наверняка быстро закончишь. А я за тобой.

Он ухмыльнулся – на по-детски пухлых щеках появились забавные ямочки.

– А ты-то как угодил в эту ловушку, Лернер?

– Забыл, что задали на дом. Отвлекся на уроке. Знаешь Гвен Фрейзиер?

– Ага. Отвратная телка. И что с ней?

– Эта отвратная телка еще и трусов не носит. Сидит рядом и коленками туда-сюда. Бобриком своим чуть не пол-урока мне прямо в лицо светила, какая уж тут история?

Эдди взорвался смехом, да таким громким, что люди кругом вздрогнули.

– Видать, герпес свой проветривает. Осторожней с ней, приятель.

И снова захохотал, так, что пришлось стирать рукой набегавшие слезы. Я тоже рассмеялся, что делал не часто, и почувствовал в душе приятное покалывание.

Он назвал меня приятелем.

Вроде бы Эдди не вернул мне контрольную Кэмерона – убей не помню, чем дело кончилось, похоже, я так и сдал пустую работу. Так или иначе, с этого дня я очень часто болтался с Эдди. Он любил поговорить о своем старшем брате, Уэйне, который отбыл четыре недели из трехмесячного срока в исправительном центре для малолетних преступников за то, что поджег чей-то «олдсмобил», а потом слинял оттуда и сейчас болтается где-то на воле. Звонит иногда, чтобы похвастаться, сколько деревенских телок он трахнул и сколько черепушек разбил. Чем занимается старший брат, Эдди описывал туманно. Один раз сказал, что тот подрабатывает на фермах в Иллинойсе, другой – что угоняет тачки в Детройте для тамошних негров.

Мы часто зависали с пятнадцатилетней оторвой по имени Минди Акерс, которая подрабатывала нянькой в полуподвальном этаже дома напротив жилища Эдди. В квартире воняло мочой и плесенью, тем не менее мы торчали там целыми днями: курили и играли в шашки, пока голозадый младенец ползал у нас под ногами. Время от времени мы с Эдди шатались в лесу за Кристобель-парком, гуляя по бетонной пешеходной дорожке, которая шла над шоссе-111. Эдди всегда тащил с собой коричневый бумажный пакет с мусором из квартиры, где работала Минди, полный загаженных подгузников и мокрых, протухших коробок из-под китайской еды. Эти мусорные бомбы он швырял в проезжавшие под нами грузовики. Однажды он зарядил подгузником в здоровенный «семи» с аэрографией в виде алых языков огня и бычьими рогами на капоте. Подгузник врезался в лобовое стекло на пассажирской стороне, залив его горчично-желтыми поносными потеками. Завизжали тормоза, задымились шины. Водитель изо всех сил ударил по кнопке сигнала – от оглушительного воя сердце у меня чуть не выскочило. Мы схватились за руки и с хохотом кинулись прочь.

– Шевели булками, жирный, он за нами! – взвизгнул Эдди, и я прибавил ходу просто из чистой радости ощущать собственную скорость. Я никогда не верил, что кто-то всерьез вылезет из машины и погонится следом, но от самой игры захватывало дух.

Когда мы перешли на шаг и шли сквозь Кристобель-парк, пытаясь перевести дыхание, Эдди сказал:

– Нет более мерзкой формы человеческой жизни, чем водилы грузовиков. Никогда не встречал такого, чтобы не вонял после рейса, как выгребная яма.

Я не был удивлен, когда позже выяснилось, что бойфренд его матери – сука скандальная – шофер-дальнобойщик.