Мы живем рядом

Как-то утром мы направлялись завтракать. И хотя по расписанию полагалось быть зиме, но краски и свежесть воздуха были, на наш взгляд, почти весенние. Однако местные жители кутались в одеяла, которые им заменяют шубы, и проходили быстро, стараясь согреться на ходу.

Мы позавтракали и возвращались по двору. В креслах, плетенных из разноцветной соломы, сидели сухие англичанки и вязали джемпера, пока мужья их заседали в банках и министерствах. Белозубые мальчишки гонялись друг за другом по улице. Все было обыкновенно. И вдруг мы увидели необыкновенное.

Между колоннами стоял круглый стол. За ним сидел гоминдановский генерал. Положив локти на стол, он смотрел широко раскрытыми глазами на красные, синие, зеленые картинки, которые с ловкостью настоящего волшебника раскидывал перед ним «великий курьез нашего времени».

Жена генерала сложила свои маленькие пухлые ручки, и ее узкие глазки впились в шарлатана, размахивавшего рукой и что-то говорившего тонким и тихим голосом. Девочка и мальчик, как зачарованные, следили за полетом по столу чудесных картинок. Они сидели, как в театре, положив, точно по команде, пальцы в рот.

В тишине утра только скрипел голос «великого курьеза». Он стоял во весь рост, и его длинная фигура изгибалась, как будто он дирижировал оркестром. Его руки проносились то полные картинок, которые все время меняли положение на столе, то пустые взлетали в воздух, и пальцы корчились, как ястребиные когти. Они вонзались в картинки, перевертывали, перекладывали их, поднимали их вверх, и казалось, что, взмахнув рукой, он вынимает новую серию картинок просто из воздуха.

Шарлатан брал деньги недаром: представление было хоть куда! Мы стояли и смотрели из-за колонны. Неслышно подошел слуга с подносом, на котором лежали сигареты и стоял кофейник и две синие чашки. Он задержался, чтобы осторожно проскользнуть между нами, взглянул на шарлатана и генерала и шепнул, усмехнувшись:

— Гадает генералу, куда бежать дальше... А тот верит. И как не верить — последняя надежда! Ничего не поделаешь — последняя надежда!

И он проскочил дальше с подносом, ловкий и черный, как угорь. Мы посмеялись и пошли. На другой день мы были в рабочем квартале среди грязных низких глиняных жилищ. На глиняных стенах в крошечных переулках были начертаны огромные буквы: «Руки прочь от Китая!» И еще: «Бери пример с Китая!» Это было написано простыми людьми, может быть самыми бедными на свете.

В рабочем квартале Лахора

Этот квартал населен железнодорожными служащими. В нем живут машинисты, кочегары, стрелочники, сторожа, проводники. Жилища, в которых они живут, построены железнодорожной компанией, у которой они состоят на службе. По-видимому, архитектор, который строил эти закуты, не затруднял себя ни планом, ни материалом. Если вы возьмете длинный и узкий кусок глины и большим пальцем сделаете в этом куске вмятины через равные промежутки, вы получите модель этих построек. Это глиняные конуры, слишком большие для собаки, но корова в них не поместится.

Водопровода здесь нет, освещения тоже. На большой квартал одна-две колонки с водой. Это глиняный ад. Ночлежный дом, описанный Максимом Горьким в пьесе «На дне», показался бы здесь домом отдыха.

Внутри этих конур кое-где стоят кровати с сетками, плетенными из грязных веревок. Это уже роскошь. В большинстве этих страшных нор на глиняном полу лежат черные, протертые от времени обрывки кошм. Шкафов, столов, стульев нет в помине. Все ходят в лохмотьях, между этими норами бегают по лужам из помоев голые детишки с воспаленными глазами, с чесоточными расчесами на груди и на руках. В школу дети не ходят. Школ нет. Дети неграмотны, их отцы и матери тоже. На порогах сидят старухи с лицами, изъеденными волчанкой, экземой, трахомой.

В больницу больные не идут. Идти некуда. Больниц нет. Тощие курицы, привязанные веревочками за ногу, копошатся между глиняных стен. Их мало. Зато много грязных лохматых собак, роющихся в помойных кучах. В дождливый период крыши — соломенные накаты — протекают. Тогда в жилищах на полу стоит вода, стоит день и ночь, и люди ложатся спать в воду.

Видны разрушения после недавних дождей: обвалившиеся углы, расползшиеся глиняные крыши. В иных жилищах живут восемь человек.

— Это невозможно! — говорите вы. —Тут не поместиться восьмерым.

— Они и не помещаются, — отвечают вам, — пока четверо отдыхают, четверо работают. Они приходят отдыхать, когда остальные уходят на работу.

Тонкий синий зловонный дым тянется из мангалов, маленьких очагов. Дров нет — топят сухим навозом. В одной из таких конур умерла с голоду старуха. Ее нельзя похоронить без разрешения муллы. Он должен прийти и прочесть заупокойную молитву, но мулла не придет, пока ему не уплатят пять рупий. Пять рупий! Это в квартале, где высший заработок — шестьдесят рупий в месяц. У соседей нет рупий для такой роскоши, как молитва. Старуха лежит в страшной духоте тропического дня. Проклиная все на свете, с трудом собирают бедняки эти несчастные пять рупий и зовут муллу. Он нехотя приходит, бормочет свою молитву и получает деньги. Теперь старуху можно отнести на кладбище, которое тут же.

В другой конуре мы увидели лежавшую на полу женщину; она дрожала с головы до ног под ветхим, дырявым одеялом.

— Она больна, — сказали про нее ее соседки.

— А доктор был? — спросили мы по наивности.