Мы живем рядом

В комнате, куда я вошел, стояло еще несколько неотправленных ящиков с материалами экспедиции. Познакомив меня с Виктором, молодым человеком из породы странствующих энтузиастов, что в наше время чрезвычайно распространена, он усадил меня в кресло и, сев напротив, сказал тоном хозяина:

— Сейчас подойдет еще один уникум, и тогда уже все будет в порядке. Уникум этот нам не помешает, Виктор у нас за хозяйку, что-нибудь соорудит, понятно, как на бивуаке, и мы хорошо посидим. Я вас давненько не видел. После доброго путешествия вы выглядите неплохо. Ну как, по горло сыты впечатлениями?

— По горло, — сказал я, — с детства, можно сказать, изучал те края, и когда дорвался до них, сами понимаете, не спал, не ел, только смотрел, смотрел да записывал.

Дверь открылась, и Виктор пропустил в комнату еще одного гостя. Увидев входившего, я не мог не встать и не броситься ему навстречу, восклицая:

— Ну и времена, надо же всем тут встретиться! Вот уж встреча так встреча!

И к удивлению Виктора и Арсения Ивановича мы трижды облобызались с пришедшим. Потом я, как принято в таких случаях, совершенно непроизвольно отодвинулся и окинул гостя критическим взглядом.

— Ничего, — сказал я, — широкоплеч, могуч, чуть раздобрел, не в спортивной, но зато в полной воинской форме...

Гость засмеялся, и даже ямочки на широких щеках тоже засмеялись, а глаза иронически заблестели. Погоны полковника лежали на его плечах и орденские ленточки украшали грудь.

— Помилуйте, — воскликнул Арсений Иванович, — да откуда вы его знаете? Это я его знаю, ибо он азиат и я азиат, и мы, два азиата, много тут дел переделали на пользу отечеству и человечеству. А вы откуда знаете?

— Да вот оттуда, — сказал я. — Знаю Геннадия Геннадьевича Ястребова еще с двадцать шестого года, с того года, как и вас знаю. Чтобы старого каракумца не знать — это никуда не годится! Я ведь когда-то, если вы не забыли, тут побродил достаточно и мимо него пройти не мог. Но подожди, Геннадий Геннадьевич, а по-моему, ты тут давненько не был?

— Давненько, — сказал он, усаживаясь на тахту, покрытую старым текинским ковром. — Войну великую воевал не здесь, потом по разным другим границам странствовал, а теперь захотелось сюда наведаться, да и дела привели некоторые. Смотрю, оглядываюсь, уж как тут все изменилось — не узнать, братцы...

— Конечно изменилось, а как же, — сказал Виктор. — Еще и не то будет. Мы еще увидим небо в алмазах, как говорит Арсений Иванович..

— Ну, это, впрочем, Антон Павлович Чехов говорил, а я уже за ним следом, — засмеялся Карский.

— Да, — сказал Ястребов. — Что тут, братцы, происходит? Приехал в места молодости, и ничего не узнать: ни людей, ни городов. Вот возьмите Термез. Когда я был здесь молодым, несмышленым, со старожилами пришлось встречаться. Что тебе только не нарасскажут старые царские пограничники про царскую пограничную стражу! Как жили начальники: карты, пьянство, кукушка, друг в друга палили, дуэли из-за женщин. Так перепутали их, что не разберешь, какая чья. Комиссия военная специально приезжала разбирать. Вынесла решение: офицерский состав разослать в другие места, но сказала, что к этим людям надо подходить со снисхождением. Почему? А потому, что в этом месте жить европейскому интеллигентному человеку невозможно, климат страшный, а глушь такая, что единственным развлечением является охота на тигров, каковых здесь множество, но на это не всякий способен. Вот как здесь жили до революции! А теперь Термез — картинка. Никогда за все время своего существования он так не рос. Прямо маленький Париж этих мест! Я уж не говорю о Сталинабаде: из деревушки Дюшамбе коммунисты сделали чудо, а Ташкент — махина, громада, весь в электричестве!..

Тут хозяин вышел с Виктором, и немного спустя они внесли, как сказал Карский, русский дастархан. Графин водки, огурцы, сыр, колбасу, леща в соусе, помидоры и дыню.

Мы налили, выпили и закусили, подняв тост за дружбу народов, за наши достижения на всех поприщах, так как поприща у нас были разные.

— Геннадий Геннадьевич, — сказал я, — вы говорите: Азию не узнать. Конечно не узнать. Смотрите, за одно поколение как двинулся Китай, как проснулась Индия, а там и другие страны встают. Нам сейчас нужно мосты строить, и настоящие и духовные, что ли, чтобы в гости к разным народам ходить и друг о друге получше знать. Чувство времени — это такое чувство, которое тогда сильнее живет, когда вы знаете, что было, и что может быть, и что должно быть.

Мы еще не представляем себе всех чудес движущегося времени. Поколения сменяют поколения, и каждое мечтает о будущем, но не о прошлом, немногие стремятся заглянуть в прошлое, оно по-настоящему привлекает только тех, кто занимается науками. Мы еще очень мало знаем историю народов. То мы утверждаем, что мы скифы, а рисуем картины битвы скифов со славянами. До сих пор не знаем, как образовалась Русь и откуда шло к нам главное влияние — с запада или востока. Говорим, что славяне жили на Рейне и на Аму-Дарье. Мало мы знаем, особенно об Азии! Вот для Геннадия Геннадьевича Термез — маленький городок, который в царское время был просто человеческим захолустьем, напоминающим стоянку пещерного человека. А для меня Термез в тумане веков — место, где реют великие призраки. Объясните, почему и как он рос и чем он стал сегодня. Я хочу сесть на машину времени... и прокатиться.

— Пожалуйста, — сказал Арсений Иванович, и его черные глаза по-молодому усмехнулись, — я вас прокачу на машине времени, не сходя с места.

— Подождите, — сказал я, — а помните, как мы с вами в Шахи Зинда, в Самарканде, были на молении последних дервишей ордена Календарей и нас там чуть не зарезали?