Сегодня ты особенно прекрасна

Вудз взглянул на старинные часы, тикавшие на полке возле окна. Окно выходило на приговоренный к сносу дом на противоположной стороне улицы. В безлунную ночь здание оказалось практически невидимым. Хорошо. Чем темнее, тем лучше для его плана.

Почти одиннадцать. Выходить из дома пока опасно, даже в новой одежде из хозяйского гардероба. Горемыка явно любил маскарад: аккуратно сложенные женские платья и парики хранились рядом с обычной одеждой – той, в которой старик регулярно ходил в «Таверна Спрингфилд» и неуклюже, но настойчиво пытался заигрывать с новым барменом. Вудз постоянно его отшивал, но, к счастью, догадался сохранить телефонный номер. Должно быть, подсознательно ощутил, что может пригодиться.

Он зевнул. Хотелось спать, но надо было работать.

Встал с кровати и потянулся. Хотелось верить, что у мертвого старика где-то хранились инструменты. Ничего особенного не потребуется – достаточно пилы, молотка и нескольких гвоздей.

Засунув обе руки под матрас, он сумел его приподнять. Отлично. Основание кровати составляли примерно двадцать деревянных планок. Ему хватит и шести.

Вернул матрас на место и спустился на кухню. Поиск инструментов лучше начать отсюда. Если повезет, то к тому времени, как стемнеет настолько, что можно будет выйти на улицу и осуществить первую часть своего плана, удастся сколотить для английской розы нечто особенное.

Он снова зевнул. Предстояла нелегкая ночь.

Глава 17

Когда Фостер наконец вернулся в Ки-Уэст и лично поговорил с сержантом, миновала полночь – слишком поздно, чтобы звонить Стелле в дом Рокферов.

Разумеется, Вудз не оставил никаких следов – ни единого намека, где он мог прятаться. Фостер по-прежнему не сомневался, что преступник скрывается в Ки-Уэст, хотя личный звонок Гувера с угрозой немедленного увольнения вряд ли способствовал уверенности в собственной правоте. Мерзкий ворчун. Интересно, когда он сам в последний раз успешно закрывал дело?

Сержант Мосс сидел в соседней комнате и печатал отчет. Среди ночи стук печатной машинки странным образом успокаивал, напоминая, что не он один бодрствует, когда все нормальные люди спят.

В сотый раз после возвращения в Ки-Уэст Фостер подошел к окну и посмотрел на Дюваль-стрит. Там и сейчас кипела жизнь, вот только попрошаек и уличных музыкантов сменили проститутки.

Он задумался о подробно переданных Моссом словах хозяина бара. Судя по всему, преступник безупречно сыграл роль спасающегося от преследования гомосексуалиста. Вот только как же ему удалось выдержать неизбежный натиск других парней?

– Вудз изворотлив, – ответил на вопрос сержант. – Билсон вспомнил, что стоило одному из барменов проявить недвусмысленный интерес, как Вудз с легкостью его отшил. Заявил, что так пострадал от полиции в Далласе, что до сих пор ничего не хочет. Объяснил всем работникам бара, что соблюдает своего рода «пурду» – затворничество. Билсон признался, что был вынужден выяснить значение слова в словаре. Если честно, сэр, я тоже впервые его услышал. Билсон сказал также, что человек, которого он знает под именем Денниса Клэнси, значительно превосходит его в умственном отношении.

– То есть?

– Очень быстро соображает. Необычайно быстро. Начитан. Иногда, уходя на перерыв, брал с собой книгу «Потерянный рай» Мильтона. Однажды вернулся из музея Хемингуэя на Уайтхед-стрит со стопкой купленных там книг и предложил Билсону почитать. Кажется, «Прощай, оружие!».

Фостер вскинул брови.

– Мой любимый роман Хемингуэя. Читал что-нибудь, Бен?

– Нет, сэр.

Фостер вздохнул.