Гостья

– Я не думаю, что Канзетти корыстная девушка, – заметила Франсуаза.

– Нет, это не столько ради получения ролей; вот только она принимает меня за великого человека, и ей кажется, что через секс гений проникнет к ней в мозг.

– Есть такое, – засмеялась Франсуаза.

– Все эти истории меня больше не занимают, – сказал Пьер. – Если бы я, по крайней мере, был большим сладострастником, но у меня даже этого оправдания нет. – Он смущенно посмотрел на Франсуазу. – Дело в том, что мне нравятся начала. Тебе это не понятно?

– Может быть, – сказала Франсуаза, – но меня лично приключения без будущего не интересуют.

– Нет? – спросил Пьер.

– Нет, – ответила она. – Это сильнее меня: я верная женщина.

– Между нами не может быть речи о верности или неверности, – сказал Пьер, прижав к себе Франсуазу. – Ты и я, мы одно целое; знаешь, это правда, нас нельзя воспринимать одного без другого.

– А все благодаря тебе, – сказала Франсуаза. Она обхватила лицо Пьера руками и принялась покрывать поцелуями его щеки, на которых запах трубки смешался с неожиданно детским запахом кондитерской. «Мы одно целое», – повторила она про себя. Ни одно событие не казалось ей действительно настоящим: неясное, оно парило, застыв неподвижно где-то в неопределенных просторах, пока она не рассказывала о нем Пьеру. Прежде, когда Пьер внушал ей робость, было немало разных вещей, которые она оставляла как бы в стороне: темные мысли, необдуманные действия; если об этом не говорить, то этого словно бы и не было; под настоящим существованием это образовывало некое пространство с тайнами и постыдными зарослями, где оказываешься в одиночестве и задыхаешься; но потом, постепенно, она выложила все; она не знала больше одиночества, очистившись от этого смутного кишения. Все мгновения своей жизни, которые она ему поверяла, он возвращал ей ясными, отшлифованными, законченными, и они становились моментами их жизни. Она знала, что такую же роль играет при нем: у него не было ни затаенности, ни стыдливости; он казался замкнутым, лишь когда бывал плохо выбрит либо если рубашка была грязной. Тогда он притворялся простуженным и упорно заматывал вокруг шеи шарф, что делало его похожим на преждевременного старика.

– Мне пора уходить, – с сожалением сказала Франсуаза. – Останешься спать здесь или придешь ко мне?

– Приду к тебе, – сказал Пьер. – Я хочу снова увидеть тебя как можно скорее.

Элизабет уже расположилась в «Доме», она курила, пристально глядя в пустоту. «Что-то не так», – подумала Франсуаза. Элизабет была старательно подкрашена, но лицо выглядело отекшим и усталым. Она заметила Франсуазу, и внезапная улыбка, казалось, освободила ее от мыслей.

– Добрый день, я очень рада тебя видеть, – порывисто сказала она.

– Я тоже, – ответила Франсуаза. – Скажи, тебя не огорчит, если я возьму с нами малышку Пажес? Она умирает от желания пойти в дансинг; пока она танцует, мы сможем поговорить, она не обременительна.

– Я целую вечность не слышала джаза, – сказала Элизабет, – это меня развлечет.

– Ее еще нет? – поинтересовалась Франсуаза. – Это странно. – Она повернулась к Элизабет. – Так что с путешествием? – весело спросила она. – Ты в самом деле едешь завтра?

– Ты думаешь, все так просто, – сказала Элизабет; она с досадой усмехнулась. – Похоже, это может огорчить Сюзанну, а Сюзанна так настрадалась из-за сентябрьских событий.

Так вот оно что… Франсуаза с негодующей жалостью взглянула на Элизабет. Клод действительно отвратительно ведет себя с ней.

– Как будто ты тоже не настрадалась.

– Но я-то, я человек здравомыслящий и сильный, – с насмешкой сказала Элизабет. – Я – женщина, которая никогда не устраивает сцен.