С пристальным вниманием следил В. Г. Белинский за публикациями М. С. Жуковой. Критик посвятил ее работам целый ряд специальных рецензий. Первую известность принесли М. С. Жуковой «Вечера на Карповке», вышедшие двумя книгами в 1837–1838 годах. Исследователи справедливо, на наш взгляд, усматривают в этом цикле произведений влияние пушкинских повестей Белкина. Речь не идет о том, чтобы сопоставлять художественные достоинства творений гения и произведений, созданных, по словам Белинского, «обыкновенным талантом». «Излучение» творчества гения по-разному воспринимают последователи. Оно сказывается в изменении эстетических критериев, жанровых установок, образного языка, направления стилевых исканий. Творческая установка М. С. Жуковой высказана во вступлении к «Вечерам на Карповке»: «Я уверена, что каждый из нас, если только захочет порыться в памяти, то найдет в ней многое слышанное, виденное, происшествия, в которых сам был действующим лицом или зрителем». Отсюда и естественность возникновения предлагаемых читателю повестей: «Я получила позволение собрать и издать повести, которые слышала в гостиной… Я не переменила в них ни одного слова и выдаю так, как они были написаны для больной старушки. Продолжение будет зависеть от внимания, которым удостоит публика первый труд мой».
«Вечера на Карповке» точно следуют руслом романтической эстетики. В сборниках повестей, вышедших двумя изданиями в 1840 и 1841 годах, реалистический элемент звучит отчетливей. В. Г. Белинский писал об этом: «В повестях г-жи Жуковой уже видно как бы невольное стремление вследствие духа времени — искать сюжетов в действительной современной жизни и заботиться о естественном изображении подробностей быта и ежедневной жизни героев, сообразно с их положением в обществе и степенью их образованности»[7].
В то же время критик отмечал «розовую краску поддельной идеализации» некоторых героев, отсутствие (так же как у Е. А. Ган) разумной дозы иронии и особенно растянутость. «Каждая из них (повестей, —
У нас нет документальных свидетельств того, как писательница отнеслась к этим критическим замечаниям. Но ее последние произведения отличает большая компактность, в ряде описаний отчетливо проступает тонкая ирония. Это относится и к повести «Дача на Петергофской дороге», которая со времени публикации в «Отечественных записках» в 1845 году более не переиздавалась. Отчетлива ироничность в характеристике главного героя, титулованного, но поиздержавшегося жениха, князя Евгения, его матушки и тетушки.
Иронично изображен быт провинциального дворянства с его лицемерием, засильем сплетен, атмосферой, губительной для любого мало-мальски живого чувства, искренней привязанности, впечатлительной и отзывчивой души.
Ядро сюжета — очередная вариация на излюбленный мотив романтиков: несчастная любовь девушки из небогатой и незнатной семьи к титулованному красавцу. Этот мотив с той или иной расстановкой женских и мужских персонажей мы уже встречали в предшествующих повестях. Его мы увидим и в повести Ю. В. Жадовской «Переписка». Однако в «Даче на Петергофской дороге» внимание читателя привлекает не столько сюжет, сколько его ответвления, его последствия. Наиболее примечательно в повести, на наш взгляд, сопоставление двух девушек — помешавшейся от несчастной любви Зои и хладнокровной, уверенной в себе богатой наследницы Мери. Традиционный романтический сюжет раскрыт точными, реалистическими деталями, психологически достоверным поведением действующих лиц. Чего стоит, например, своекорыстие благовоспитанной Мери, не погнушавшейся в решительный момент пойти на прямой обман слабого существа, к которому, казалось бы, была так привязана. Но едва возникает опасность ущемления собственных интересов, за ангельской внешностью светской девушки, за вылощенностью фраз и манер возникает зловещий рефлекс «не упустить своего». И — благонравная оболочка отброшена, святыни не только сердечной дружбы, но и элементарной порядочности попраны.
М. С. Жукова в повести «Самопожертвование», которую отмечал Белинский, изобразила характер женщины, преданной до полного самозабвения. Это — Лиза, бедная воспитанница графской семьи. Когда супруг застает хозяйку-графиню в беседе со своим соперником, Лиза берет вину на себя, признаваясь в «незаконной» связи. Она жертвует всем и главное — добрым именем, но спасает хозяйку дома. В таком повороте сюжета «розовой краски поддельной идеализации», к которой тяготел романтизм, неизмеримо больше, чем в суховато-ироничном финале «Дачи на Петергофской дороге». Мы усматриваем в этом произведении воплощение тех достоинств, о которых говорил Белинский, анализируя творчество М. С. Жуковой: «Полнота горячего чувства, верность многих положений, истина в изображении многих черт и оттенков женских характеров, искусный, увлекательный рассказ и, прибавим к этому, прекрасный слог, которым и мужчины редко владеют у нас, — вот достоинства повестей г-жи Жуковой»[9].
В противовес фарисейским, уничижительным репликам по адресу женщин-писательниц, открывших в России эру широкого общественного движения за творческое равноправие, великий критик особо подчеркивал, рецензируя М. С. Жукову: «Содержание каждой ее повести обнаруживает в авторе чистое сердце и возвышенную душу»[10]. Он сочувственно говорил о «высоком таинстве страдания», гранившем талант писательниц первой половины XIX века.
Быть может, в наибольшей мере среди представленных здесь авторов «высокое таинство страдания» пронизывает произведения известной поэтессы и малоизвестного прозаика XIX века Ю. В. Жадовской. Литературное забвение в какой-то мере пощадило поэтическое наследие этого автора. Свидетельство тому — обстоятельная монография саратовского исследователя И. А. Благово «Поэзия и личность Ю. В. Жадовской» (Саратов, 1981), издание сборника стихов в 1958 году, переиздание многих стихотворных произведений в серии «Библиотека поэта», в книге «Русские поэтессы XIX века» (М., 1979). Жадовская-прозаик современному читателю неизвестна. Между тем в расцвете дарования писательницы, в год 1857-й, предшествовавший выходу ее наиболее известного стихотворного сборника, читатели познакомились с повестями Ю. В. Жадовской и романом «В стороне от большого света», опубликованным в «Русском вестнике». Это произведение Н. А. Добролюбов назвал «замечательным»[11].
И, наконец, завершением прижизненных публикаций Ю. В. Жадовской стали повести «Женская история» и «Отсталая», опубликованные в журнале братьев Достоевских «Время» в 1861 году. Таким образом, считать прозаические опыты писательницы случайностью не приходится. Можно говорить лишь о меньшей популярности прозаических работ, об их временной безвестности.
Насколько это оправданно, читатель сам сможет судить по небольшой повести «Переписка», включенной в эту книгу. Она впервые опубликована в «Москвитянине» в 1849 году. На сей раз социальных рубежей между влюбленными не существует, нет и роковых препятствий. В критическом отзыве, появившемся тотчас после выхода повести в «Современнике», А. В. Дружинин недоумевает, что все же стало причиной разлуки любящих друг друга людей, считает ее надуманной. Вряд ли такое мнение справедливо.
И в поэзии и в прозе Ю. В. Жадовская передавала наиболее близкую ей область жизни, которую сама она называла «жизнь сердца». Ей посвящена и «Переписка», с коллизиями скорее внутренними, душевными, чем внешними — событийными. Писательница обращается к излюбленному романтиками сюжету и к воспринятой у сентиментализма наиболее исповедальной форме — эпистолярной. Неудивительно, что А. В. Дружинин, выступая на страницах «Современника» — лидера борьбы за «натуральную школу» в литературе, не поддержал романтической повести писательницы. Но непредвзятый взгляд оценит в этом произведении и простоту сюжетной конструкции, и прозрачную ясность стиля, и изящество стилистических переходов. Реалистически изображен контраст между чистотой чувств, запечатленных перепиской влюбленных, и «подметными» (иначе не скажешь!) записочками соседей, подсмотревших в замочную скважину «недозволенную страсть», торопящихся выследить ее во всех подробностях, ославить, вымазать дегтем. Здесь автор достигает язвительности и беспощадности гоголевской сатиры — не случайно, по-видимому, и одно из действующих лиц, сплетница, побуждающая к общественной травле влюбленных, названа Мария Антоновна. Это нарицательный ныне персонаж бессмертного «Ревизора». Энергичными, емкими штрихами, по лапидарности близкими стихотворным строкам, передает писательница нарастание домыслов, слухов, предостережений, вскоре образующих поистине девятый вал, несущий тину и муть пошлости и ханжества, готовый все захлестнуть на своем пути. И при этом А. В. Дружинин недоумевал, что влюбленные расстались! Нет, мол, очевидных препятствий!
Препятствия, однако, показаны довольно емко. Это тот род препятствий, по поводу которых критик «Отечественных записок» Валериан Майков в связи с творчеством Ю. В. Жадовской писал: «…Это борьба женской души, исполненной стремления к нормальным условиям жизни, но встречающей на каждом шагу противоречия и преграды своему стремлению не в одних внешних обстоятельствах, но и в собственных недоразумениях, колебаниях, самообольщениях».
И не в том ли примета художественного реалистического метода, что, все меньше подчеркивая роковую роль внешних случайностей, он все глубже внедряется в жизнь души, в деформацию ее под влиянием совсем не случайных, а именно закономерных, повседневных и оттого еще более страшных обесчеловечивающих обстоятельств.
Героиня «Переписки» в этой неодолимой повседневности и видит главное препятствие утверждению и развитию светлых отношений. «Какими же невыносимо мелкими, нестерпимо глупыми оскорблениями осыпают они меня под видом бесцеремонного обращения и дружеского совета», — сетует она.
Есть в повести Ю. В. Жадовской и «родимые пятна» уходящего с литературной авансцены течения: преувеличенная экзальтация высказываний, некоторая дидактическая предустановленность заключения. Но не эти штрихи определяют облик произведения, а высокий накал личного восприятия автором всего описанного. Звучание той струны, которую Н. А. Добролюбов услышал в стихотворном сборнике Ю. В. Жадовской 1858 года. Обращаясь к творчеству Ю. В Жадовской, критик писал, что она «сумела найти поэзию в своей душе, в своем чувстве и передать свои впечатления, мысли и ощущения совершенно просто и спокойно, как вещи очень обыкновенные, но дорогие ей лично»[12].
Незадолго до публикации «Переписки» Ю. В. Жадовской в «Москвитянине» творения русских писательниц пополнились еще одним значительным произведением. Это «Семейство Тальниковых» А. Я. Панаевой — первый крупный труд писателя, выходившего на широкую общественную арену. Приложением к журналу «Современник» Н. А. Некрасов подготовил «Иллюстрированный альманах» на 1848 год. Повесть «Семейство Тальниковых» заняла в нем видное место. Но «Альманах» не получил разрешения цензуры именно из-за нового автора. Председатель цензурного комитета Бутурлин исчертил поля панаевской повести пометками: «неправдоподобно», «безнравственно». Резолюция гласила: «не позволяю за безнравственность и подрыв родительской власти». Некоторые экземпляры «Альманаха» все же разошлись нелегально — рождение нового писателя под псевдонимом Н. Станицкий все-таки состоялось. Одновременно родилось новое направление в женском писательском творчестве. Элементы критического реализма, которые в повестях М. С. Жуковой и Ю. В. Жадовской только начали заявлять о себе, проступали в облике бытовых по преимуществу штрихов и деталей, теперь становились опорой художественного метода.
А. Я. Панаева — убежденная представительница «натуральной школы», и «Семейство Тальниковых» выражает социально-политическую сущность данного направления со всей полнотой. Именно это и вызвало цензурный запрет произведения. Отчетливо обнаруживает себя метод критического реализма в повести «Степная барышня», вошедшей в нашу книгу. Об этом говорит ироничная трактовка образа главного героя, от имени которого ведется повествование, резко обличительный портрет его товарища, помещика Ивана Андреича, сатирическое изображение семейства Щеткиных. Но в этом реалистическом обрамлении таится романтическое ядро. Печать возвышенной духовности несет образ героини, «степной барышни» с нарочито прозаичным именем Феклуша. Ее непосредственность вызывает недоумение главного героя, пересуды соседей, обвинения в непозволительной странности, испорченности. Лицемерие и фальшь этим обществом выдаются за норму, бесчеловечность не встречает осуждения, а искренность, чистота, бескорыстие воспринимаются им как пороки.
Произведение, заключающее книгу, опубликовано в 1859 году, когда революционная ситуация стала ощутимой реальностью. Вспышки крестьянских волнений сотрясали страну, наступил период, о котором В. И. Ленин сказал, что низы не хотели, а верхи не могли жить по-старому[13].
Не могла и не хотела жить по-старому и значительная часть женского населения России. Женский вопрос, открытый для обсуждения в 30-е годы, теперь, накануне 60-х, обрел небывалые в прошлом масштабы. Журналы «Современник», «Отечественные записки», «Русское слово» начали поход за совершенствование женского образования, за ослабление семейного деспотизма, за право женщин на творческий труд. Публицистам приходилось доказывать, казалось бы, очевидное. Так, например, «из всего сказанного следует, что умственные способности принадлежат женщинам так же, как и мужчинам, и если в этом случае допустить разницу, то она состоит скорее в качествах или свойствах способностей, чем в их объеме или обширности»[14].
ebooksa