Перед бурей

«Удивительно, – про себя подумала Мила, – она даже и не посмотрела в окно в коридоре, не видела, как меня провожали. Сидит у окна, откуда видны только рельсы, и читает».

– Благополучно? – обернулась к ней Варвара и, получив в ответ кивок головы и улыбку, снова взялась за газету.

– Как это у тебя нет любопытства, Варя? – начала Мила. – Ты даже не посмотрела, как меня провожали.

– Я читала газету.

– Разве есть что-нибудь интересное?

– Есть кое-что. Голод в одиннадцати губерниях. Ты всё ещё не читаешь газет?

– Нет. Я, знаешь, не люблю их. Все эти полемики, нападки, фельетоны, вульгарный язык, злоба… Но если есть что-либо интересное, папа всегда читает нам вслух, за утренним кофе. И знаешь, я, кажется, слышала про голод. Ещё тётя распорядилась послать денег. Но это было перед Рождеством. Они всё ещё голодают? Это тот самый голод или другой?

– Тот самый. – И Варвара снова взялась за газету.

– Варя, у меня с собою сто рублей. Я дам тебе, чтоб передать на голод, пятьдесят. Этого достаточно?

– Вполне, – ответила Варвара с лёгким сарказмом.

Мила с огорчением замечала, что её подруга сильно изменилась. Она стала ещё более замкнутой, сдержанной, не задавала никаких вопросов. Ни обручение, ни предстоящая свадьба Милы не вызывали в ней интереса. Но в дороге она добросовестно выполняла свои обязанности; окружая Милу вниманием и заботой, как малое дитя.

А Мила всё время в дороге, около двух дней, была лихорадочно разговорчива. Без любопытства, но внимательно – по должности – Варвара выслушивала её и успокаивала. Она выполняла всё, о чём её просила генеральша: наблюдала, как ела Мила, как спала, не утомилась бы, не простудилась бы, помогала ей одеться и заплести косы. А Мила между тем всё беспокоилась, понравится ли она матери Жоржа.

– Ты понравишься ей, понравишься, – уверяла её Варвара, говоря тем тоном, каким убеждают пятилетнего ребёнка.

– Но вдруг я ей не понравлюсь – что тогда?

– Ну, вспомнишь свою головинскую гордость, хлопнешь дверью, погромче, и выйдешь замуж за другого Жоржа.

– За другого? Варя, что ты говоришь!

– Ну, не сразу выйдешь. Как-нибудь потом.

– О, Варя, ничего-ничего ты не понимаешь в любви. Не может уже быть никогда ни другого Жоржа, ни другой любви.

К этому времени Варвара уже совершенно излечилась от головинского «пленения» с их «Усладой». Эта Мила, не замечавшая по дороге ни нищих, ни бедных деревень, слепая ко всему, что не имело отношения к Жоржу и к её счастью, вызывала уже не любовь, а лишь презрительную жалость в суровом сердце Варвары. Она только что вернулась из голодных губерний, её глаза ещё были полны видом человеческих страданий и унижений бедняка, а Мила, в собольей шубке, в отдельном купе экспресса, со страхом и беспокойством вдруг не понравиться какой-то столичной старухе, заставляла Варвару только пожимать плечами.

На вокзале в Петербурге Милу ожидала тётя Анна Валериановна и белокурый Димитрий. Увидя их, Мила кинулась к ним, позабыв о Варваре. В волнении, схватив руку Димитрия, она почти бежала к выходу, к ожидавшему их автомобилю, не сказав своей спутнице ни «спасибо», ни «до свидания». Димитрий же с Варварой даже и не поздоровался. Анна Валериановна, стараясь загладить бестактность обоих, просила Варвару извинить «молодёжь», как будто бы Варвара была одного поколения с нею, а не с Милой. Затем она спросила, какие у неё планы: не видав столицы прежде, не желает ли она осмотреть достопримечательности; в таком случае, неподалёку есть гостиница, где можно было бы ей взять комнату. Но Варвара ответила, что торопится обратно и, если услуги её больше не нужны, уедет через три часа, с первым же поездом: