Ария смерти

22
18
20
22
24
26
28
30

– Для нее не нашлось другого места.

После короткой паузы секретарша спросила:

– Думаете, она там в безопасности?

– Как и любой другой пациент больницы.

Брунетти подумал, не позвать ли с собой в больницу Вианелло, но во время первого посещения девушка была сонной; она может и не вспомнить, что они уже встречались. Нет, лучше уж пусть она проснется и увидит возле своей кровати женщину… Брунетти позвонил комиссару Клаудиа Гриффони и спросил у нее, могут ли они встретиться у входа в больницу в три пополудни – ему нужно «успокаивающее присутствие женщины», поскольку допрашивать им предстоит девушку, пережившую нападение.

Управившись с этим, Брунетти отправился домой. На улицах почти никого не было, поэтому он шел медленно – грех упускать такой шанс. На кампо Санта-Марина комиссар заметил, что все столики перед кафе-кондитерской «Дидович» заняты и большинство посетителей сидят, повернув лица к солнцу, с закрытыми глазами. Комиссару вспомнилась случайно подслушанная тирада американского туриста: «Солнцезащитные кремы – для неженок!» Когда Брунетти рассказал об этом Риццарди, патологоанатом усмехнулся – что случалось с ним нечасто.

Как комиссар и думал, его семья собралась на террасе: погреться на солнышке, совсем как клиенты кафе «Дидович». Паола, в перчатках и с шерстяным шарфом вокруг шеи, сидела, держа в руках книжку. Кьяра была в футболке, при виде которой у Брунетти по рукам побежали мурашки. Девушка опасно отклонилась на стуле, закинула ноги на парапет и закрыла глаза; казалось, она была в глубокой коме. На Раффи были наушники. Закрыв глаза, он дергал головой, словно у него была болезнь Паркинсона или началась «пляска святого Вита».

Приход Брунетти остался незамеченным. Он постоял какое-то время, глядя на родных. Его жена была всецело увлечена красотами слога, дочка наслаждалась солнечными лучами, а сын – тем, что Гвидо не желал называть музыкой. Витая в эмпиреях, они совершенно позабыли о нем. Как, впрочем, и о ленче.

В кухне на панели духового шкафа горел красный индикатор. Что ж, есть надежда, что когда эти живые мертвецы наконец восстанут и явятся сюда, еда у них будет… От нечего делать Брунетти накрыл на стол, стараясь создавать как можно больше шума: со стуком расставил тарелки, дважды звякнул вилкой о фаянс, а когда раскладывал ножи, один из них издал весьма удовлетворительный скрежет. Салфетками не погремишь при всем желании, другое дело – бокалы! На кухонной стойке лежал хлеб в бумажном пакете, и Брунетти очень постарался пошуршать им. Можно, конечно, надуть пакет, а затем хлопнуть по нему ладонью, но это будет уж слишком… Брунетти достал из шкафчика плетеную корзинку для хлеба, нарезал половину буханки ломтями такой толщины, как нравилось ему – и больше никому в семье, – и решил удовольствоваться этой маленькой бытовой победой.

Комиссар достал минералку, и еще в холодильнике нашлась початая бутылка «Пино Гриджио»[57]. Когда все это стояло на столе, ждать больше было незачем: время ленча давно прошло, и Гвидо сильно проголодался.

Он вернулся на террасу и застал домочадцев в тех же позах, словно это были гипсовые фигуры несчастных жителей Помпеев.

– Может, все-таки пообедаем? – поинтересовался комиссар обыденным тоном.

Не получив ответа, он подумал, что это простительно разве что Раффи, продолжавшему судорожно выстукивать ритм у себя на коленке.

– Может, все-таки пообедаем? – повторил Брунетти громче.

Паола оторвалась от книги и посмотрела на него невидящим взглядом. Она все еще была там, в далеких мирах, где люди изъясняются емкими, законченными предложениями и не поднимают шума из-за пропущенного обеда.

Кьяра открыла глаза, заслонилась рукой от солнца и увидела отца.

– А, ты уже пришел, – сказала она с улыбкой. – Отлично!

Раздражение собрало чемоданы, открыло дверь и, утянув с собой за рукав нетерпение, медленно поплелось к выходу…

Паола положила книгу на парапет разворотом вниз и встала.

– Который час? – спросила она. – Я не слышала твоих шагов.