Кража в Венеции

Патта сделал страдальческое лицо и вздохнул так, словно он также в свое время намучился, ожидая, когда же ответит Интерпол.

– Понятно, понятно, – проговорил он, отворачиваясь. – Сообщите, когда что-нибудь станет известно!

– Разумеется, виче-квесторе! – ответил Брунетти и, не взглянув на лейтенанта, ушел.

По пути к себе в кабинет он задержался только в оперативном отделе – послушать отчет Вианелло. Инспектор вместе с Пучетти несколько часов допрашивали соседей Франчини, но ничего полезного не узнали. Его помнили многие, но – мальчишкой или молодым священником. Никто из опрошенных не общался с Альдо Франчини с тех пор, как после смерти родителей он вернулся в семейное гнездо. И ни одной живой душе его уединение не казалось хоть сколько-нибудь странным. Вероятно, люди рассуждали так: решив отказаться от сана, он ограничил и контакты с окружающими.

Никто не смог (или не захотел) ничего рассказать о Франчини, никто не видел его с кем-то вместе. И всех удивляло то, что его убили.

Вернувшись к себе, Брунетти сел за стол. Его мысли были заняты Тертуллианом, но не тем, который, по свидетельствам святого Иеронима, дожил до весьма преклонных лет, а тем, которого до смерти забили в Кастелло.

Получалось, что погибший ни с кем близко не общался. Еженедельный звонок от брата, который не отказался от него, даже узнав о том, что часть их общего наследства пропала, и женщина, соблазненная ради возможности украсть книги, – это вряд ли стоит учитывать. Франчини хотел «возвыситься в этом мире» и делал это с помощью краж, соблазнения и шантажа.

А что же тот, другой Тертуллиан? Из чистого любопытства Брунетти включил компьютер и вбил это имя в строку поисковика. Выскочил перечень цитат – ну, или, по крайней мере, изречений, ему приписываемых. «Всякий плод присутствует уже в семени…» «Из огня да в полымя…» Так вот откуда это! И еще несколько: «Тот, кто заботится лишь о себе, осчастливит мир своей смертью». М-да, суровые были ребята эти ранние христиане! «Называешь себя христианином и при этом играешь в кости? Значит, никакой ты не христианин, ведь ты играешь с миром».

Себе под нос, как обычно, когда прочитывал в книге что-то, с чем был не согласен, Брунетти ответил единственное, что пришло ему на ум: «А что не так с игрой в кости?»

И тут его осенило: Сартор открестился от азартных игр, назвав их roba da donne. Женские штучки… Зачем подсчитывать шансы на рождение ребенка того или другого пола, если азартные игры тебя не интересуют? И почему у охранника в кармане полно лотерейных билетов? Он солгал о такой мелочи? И если да, то зачем? Чтобы не попасть впросак перед полицейскими? Перед полицейскими?

Брунетти посмотрел на наручные часы. Три минуты первого… Он взял телефон и набрал номер Боккезе.

– Ты превращаешься в надоедливую старуху, Гвидо! – было первое, что сказал криминалист.

– Ты успел обработать книги? Те, что я принес утром?

– Надоедливую, нетерпеливую старуху! – расщедрился на еще один эпитет Боккезе.

– Сколько?

– Подожди минутку! – Звуки стали глуше – Боккезе прикрыл трубку ладонью и окликнул сотрудника. Потом он убрал руку: – Тринадцать.

– На них были отпечатки охранника? Его фамилия Сартор, не Сарторио.

И снова трубку прикрыли ладонью и слышны были только отголоски разговора.

– Шесть, – последовал ответ.

– Где?