Володя зарылся пальцами в его волосы, крепко зажмурился, гладя Юру по голове.
— Тебе здесь невыносимо — и дальше будет только хуже.
Юра кивнул и зачастил:
— Я две недели пытался решиться на возвращение в Германию, но не мог даже и думать о расставании с тобой. Я ведь и пил так много поэтому — просто чтобы забыться и не пытаться искать выход. А теперь… Уже завтра нам придётся прощаться, и от одной лишь мысли я готов всё бросить и остаться, снова сдать билет. Пусть я продолжу страдать, пусть мне будет сложно, невыносимо, только бы рядом с тобой. — Его голос задрожал. — Я ведь тебя так сильно люблю, Володь…
Володя чувствовал, как сердце буквально рвётся на куски. Он резко вдохнул, взял Юрино лицо в ладони, заставил посмотреть на себя. У него в глазах стояли слёзы.
— Юра… — беззвучно, одними губами, сказал Володя, пытаясь стереть влагу с его лица. — Юрочка…
Он притянул его к себе, припал к губам, стараясь вложить в этот поцелуй всю нежность и всё тепло, которые у него были.
Он никогда не нуждался в Юриных признаниях. Ведь любовь — не в словах. Любовь не обязательно озвучивать, её нужно показывать. Но всё же, стоило Юре произнести эти слова, как его любовь стала осязаемой. И целовал Юра так, будто хотел отдать её всю.
И Володя упивался ею, тонул в ней и сам не заметил, как нежные и аккуратные поцелуи стали глубокими и страстными. Он пришёл в себя, лишь когда Юра толкнул его, уронив на спину. Володя не стал его останавливать, наоборот — помог ему снять с себя футболку и стащить штаны. Поддался его прикосновениям, плавясь в них, растворяясь в его ласках.
И будто сквозь туман услышал:
— Я хочу тебя. Можно?..
Юра, нависнув над ним, внимательно посмотрел в глаза, и Володя даже не сразу понял смысла вопроса. А когда понял, приблизился к Юриному лицу и, тихо засмеявшись, выдохнул ему в губы:
— Тебе можно всё.
Володя отдал бы всё на свете, чтобы навсегда остаться в этом моменте. Просто остаться в этом моменте и не помнить ничего, что будет дальше. Он хотел, чтобы время застыло, а эта ночь не кончалась. Быть тут — в постели с Юрой, под тяжестью его горячего тела. И пусть больно — но это сладкая боль. Только бы не наступало завтра. Только бы не было всех этих сборов, чемоданов, тягостного молчания и бесконечно долгой дороги в аэропорт.
Но всё это было, и Володя не мог стереть себе память, которая, будто издеваясь, подкидывала кадры двадцатилетней давности.
Володя провожал Юру до стойки регистрации, а сам не мог избавиться от воспоминаний об их последнем утре в «Ласточке», не мог избавиться от горького ощущения дежавю.
Тогда он знал, что видит Юрку последний раз в жизни. Провожал до автобуса, говорил с ним — с тем, кого через полчаса уже не будет. Юрки не будет. Будут буквы в письмах, фото, может быть, голос в телефонной трубке. Но он знал, что они больше никогда не увидятся. Он слушал, как Юрка, полный надежды, планирует будущую встречу, как светится радостью, представляя то, чего никогда не произойдёт.
А в настоящем, видя, как Юра остановился и поднял голову к табло, Володя старался убедить себя, что этого не повторится. Что всё у них ещё будет.
И, прощаясь, он, как и двадцать лет назад, прошептал:
— Прости, — так тихо, что и сам себя не услышал.