Володя дотянулся до тумбочки, пошарил рукой в ящике, нашёл блистер старого снотворного. Разочарованно бросил его обратно — пустой.
Отвернувшись от двери, с головой укрылся одеялом. Спастись от мыслей это не помогло, к тому же от соприкосновения с постелью заныли спина и ягодицы.
Всё должно было быть по-другому. Он должен был дождаться окончания вчерашнего концерта, должен был пробиться за кулисы, в гримерку или черт его знает, что там у дирижеров есть. Постучаться, войти, аккуратно прикрыв за собой дверь… Сказать: «Привет, Юра. Это я, помнишь? Лето восемьдесят шестого, пионерлагерь под Харьковом. Я был там вожатым. Мы любили друг друга…»
И все было бы значительно легче, проще. Не будь ещё тогда горящих огнём полос на спине, и дикого стыда, и полубезумного состояния…
Всё должно было быть по-другому ещё двадцать лет назад. Он не должен был отталкивать Юру и предавать его. Должен был понять, что это никакая не «болезнь», а любовь. Должен был ценить чувства — и свои, и Юрины, позволить ему приехать в Москву тогда. Ведь стоило бы только его увидеть — наверняка возмужавшего за два с лишним года, но все такого же родного и любимого… И всё — не было бы между ними километров и зря прожитых лет, не было бы срывов, обожженных рук и отметин на спине.
Потому что был бы Юра.
Или нет? Или они вскоре разрушили бы отношения, расстались навсегда, не желая больше видеть друг друга, и у Володи в гостиной сейчас было бы пусто?
Володя сдался. Он не мог отключиться, не мог перестать думать.
Он достал блистер с таблетками Игоря, вытащил одну, с трудом разломил и сунул половинку под язык. Во рту разлилась невыносимая горечь. Володя попытался проглотить, но от едкого вкуса горло свело спазмом. Запить бы…
Он тихонько спустил ноги на пол, аккуратно сел на кровати, нашарил на тумбочке очки. Приоткрыв дверь спальни, шагнул в гостиную. Думая о том, лишь бы не разбудить Юру, сразу и не заметил тусклый свет ночника.
А когда заметил, ощутил, как внутри все леденеет.
Юра сидел на диване, смотрел на него странным взглядом, а на его коленях лежала раскрытая старая тетрадь — «История болезни».
Володя сдержал порыв тут же рвануть к нему, забрать тетрадь, порвать её или лучше — сжечь, бросив в тлеющий камин. Но застыл. Вгляделся в лицо Юры, пытаясь прочесть на нём понятные эмоции: хотя бы злость или, может, обиду. Жалость, в конце концов. Володя не понимал его взгляд. Он был нечитаемым и таким тяжелым, что хотелось отвернуться.
Володя опустил голову, быстро дошел до кухонного стола, налил себе воды и сделал пару глотков. Вцепился пальцами в край столешницы, зажмурился.
Под закрытыми веками мелькали страницы тетради. Он не открывал её уже много лет, но записи оттуда въелись в память пятнами стыда.
Рецепты успокоительных препаратов, направления на ложные обследования к лжепсихиатрам. Записи, которые он вёл по наставлению врача: что красивого и хорошего он видел в девушках, с которыми специально знакомился, и что плохого — в увиденных парнях. Эротические фотографии женщин и его «успехи» с ними.
Сейчас, спустя много лет, Володя понимал, что всё это — чушь. Глупость, шарлатанство. Какого чёрта он вообще хранил эту тетрадку, почему не выбросил её, как только забрал из родительской квартиры? Почему, в конце концов-то, просто не спрятал тетрадь, раз уж принёс домой? Как умудрился попросту забыть о ней?
И в итоге её увидел Юра! Да, он уже знал из писем, как Володя «лечился», но в этой тетради было описано в подробностях каждое его действие.
Он сделал усилие над собой, повернулся и снова посмотрел на Юру. Не удивился бы, если бы того уже не оказалось в гостиной. Но Юра стоял в паре метров от него, будто боясь приблизиться.
— Прости, — сказал виновато, сделав шаг навстречу. — Я не имел права читать это, просто я подумал, что это наша тетрадь из капсулы, обложка такая же… я взял её, а листы распались, выпала фотография, я стал собирать…