Пастушок

– Дрянь! Я ради тебя поскакала в Любеч, а ты себя как ведёшь? Это почему никому нельзя ничего рассказывать? Все охотники и дружинники с ног сбиваются! Князь, княжны и госпожа Янка сходят с ума! Вся Русь с ума сходит! Разве тебе никого не жалко?

– Ну, хорошо, – сжалилась над Русью Евпраксия, – если тебе так не терпится почесать языком, то спрыгивай с печки и беги в Киев! Прямо сейчас.

Зелга удивлённо приподнялась на локти.

– И всем рассказывать?

– Потихонечку. Ты понимаешь, душа моя? Потихонечку! Двум – трём сотням людей, не больше. И упаси тебя Бог кому-нибудь растрепать, где я нахожусь! Во дворец не суйся, ибо мой гнев на княжескую семью пока не остыл. Но прежде всего беги к меднику Улебу и забери у него те пуговицы, которые я ему отдала! Думаю, что он работу над ними уже окончил.

– А он их мне, думаешь, отдаст? – усомнилась Зелга, свешивая ноги с печи.

– Отдаст. Он прекрасно знает, что мы с тобой – одно целое. Объясни, что я велела забрать. И скажи, что скоро к нему приду!

– Дайте нам поспать, греховодницы! – пропищала с кровати премудрая Василиса Микулишна, натянув одеяло на ухо, – вот поганки!

– Просто негодницы! – поддержала её Настасья. Спрыгнув с печи, Зелга торопливо надела юбку, рубашку, бархатную зелёную шапочку с белоснежным пышным пером и помчалась в Киев.

Рассерженные Микулишны больше уж не уснули. Ещё часок поворочавшись, они стали орать служанкам, чтоб те готовили завтрак. С кислыми рожами выбравшись из-под двух пышных одеял, пошли умываться. Вернувшись, сели и начали прихорашиваться.

– Позволь, премудрая Василиса, я заплету твои косы дивные! – ласково предложила Евпраксия, соскочив с печи, – а ты, Настасья, румяна эти оставь! Пошли сейчас девку ко мне домой, пускай принесёт хорошие.

Премудрая Василиса, самостоятельно заплетая косы, с недоумением огляделась, словно не замечая Евпраксию. После этого обратилась к своей сестре, которая натирала щёки румянами перед зеркальцем:

– Ай, Настасьюшка! Ты сейчас ничего не слыхала? Мне показалось, будто лягушка в избе заквакала!

– Да откуда ей в избе взяться? – важно махнула рукой Настасья, – это, должно быть, овца на улице блеяла!

– Разве? А не свинья ли это на грядках хрюкала, пожирая нашу морковку сладкую?

– Ах вы, злобные крокодилицы! – со слезами на воспалённых глазах вскричала Евпраксия, – мало вам, что меня два дня басурмане мучали? Вы решили меня домучать? Ведь вы же даже не знаете, почему мне надо пока таить своё возвращение!

Две сестры устыдились, но промолчали. Во время завтрака, состоявшего из трёх блюд, к которому Зелгу не дождались, они также молча подкладывали Евпраксии самые слюновыделительные куски. Она не отказывалась, но обиженные гримасы всё ещё корчила.

– А где Зелга? – спросила её Настасья, когда уже пили квас, – куда ты её отправила?

– На Подолие. Не волнуйтесь, я вашей младшей сестре больше ничего не стану приказывать. Буду только её просить о дружеской помощи. И она у вас жить останется. Ей здесь лучше.

Эти слова понравились двум Микулишнам так, что они сейчас же расцеловали Евпраксию, и пошла у них болтовня про княжеских отроков.