Пастушок

После завтрака младшая сестра отправилась в хлев – поглядеть телёнка, а Василиса Микулишна взяла лук со стрелами да затеяла упражняться в стрельбе, избрав в качестве мишени чугунный печной горшок, сушившийся на заборе. Стрелы в него не втыкались, но и испортить его они не могли. Действуя таким образом, она чуть не убила Зелгу, которая от большого ума полезла через забор, вернувшись из Киева. Обозвав премудрую Василису дурой, Зелга вбежала в избу, где молодая боярыня мыла голову над лоханью, и отдала ей пуговицы.

– Отлично, – проговорила Евпраксия, оглядев новую чеканку на них, – это то, что надо! Но только это уже никому не надо. Итак, Улеб теперь знает, что я вернулась?

– Нет, – ответила Зелга. Евпраксия с удивлением положила пуговицы на стол. Вода с её длинных, рыжих волос стекала по голому телу на пол. Взяв полотенце, боярыня их отжала и начала вытирать.

– Да как это – нет? Ты что ж, ему не сказала?

– Сказала! Но он мне, кажется, не поверил. Он счёл меня полоумной.

– Какое тонкое наблюдение! Но зачем же он отдал полоумной такие пуговицы?

– Из жалости! Он не верит, что ты вернёшься. Он мне сказал, чтоб я убежала от злой, жестокой Меланьи и как-нибудь обустроила свою жизнь за счёт этих пуговиц. На Подолии не слыхали ещё о том, что я – дочь Микулы.

Евпраксия призадумалась. Отложив полотенце, она надела рубашку. Достав затем из ларчика на столе шпильки Василисы или Настасьи, она приказала Зелге собрать её волосы на затылке и заколоть. Когда половчанка справилась с этим делом, её бывшая госпожа поинтересовалась:

– Зелга, а кто-нибудь поверил тебе? Ведь ты же наверняка трепалась по всему Киеву о моём возвращении!

– Может быть, – загадочно улыбнулась Зелга. И рассмеялась. Тогда Евпраксия кликнула Акулину и приказала ей подавать немедленно завтрак для младшей дочки Микулы, что было тотчас исполнено. Усадив Зелгу за стол, боярыня положила перед ней ложку.

– Ешь, моя дорогая! А я пойду погулять.

– Куда тебя чёрт несёт? В Киев?

– Спроси об этом того, кто меня несёт.

Рискуя погубить Зелгу, которая за столом от смеха всегда давилась, Евпраксия слегка вымазала лицо сажей из печи. Но ей повезло – половчанка по уши запихнулась в миску с овсяной кашей и ничего не видела. Очень этим довольная, загрязнившаяся боярыня натянула старую юбку Настасьи, старую её кофточку, повязала самый невзрачный её платочек, и, сунув пуговицы в карман, прямо босиком отправилась на прогулку. Ей удалось незаметно проскользнуть мимо Василисы Премудрой, которая собирала стрелы возле горшка, и тихо открыть ворота. Горничной девке, которая проводила её глазами, она дала знак молчать. Не хотелось ей, чтобы Василиса Микулишна измудрялась на пустом месте.

Время приближалось к полудню. Ни облаков, ни даже прозрачной дымки на небе не было. Купола киевских церквей горели кострами, а Днепр полыхал пожарищем. Было знойно. Выйдя из слободы, Забава Путятишна миновала шумную пристань, пересекла дорогу, запруженную телегами, и пошла по нежной траве вдоль речки Почайны, никем не узнанная. Пришло ей в дурную голову искупаться около того поля недоброго, по которому гнался за ней во сне дивной красоты жеребец с лютыми глазищами. Проходя по холму, берёзовой рощей, она сняла с головы платок, чтоб хотя бы птицы её узнали. Густой волной рассыпались по её плечам золотые волосы. И запели птицы звончее, радостнее. И легче стало идти.

Открылось перед Евпраксией злое поле. Но не судьба была искупаться. На берегу паслось небольшое стадо – коровы, овцы. На молодых бурёнках висели звонкие колокольчики. Возле самой реки сидел пастушок, белокурый мальчик. Но не совсем уже маленький, а примерно ровесник Яну. Ну, может, годом постарше. Или помладше. Одет он был в белые штаны и того же цвета рубашку с верёвочным пояском, обут в лапотки. На дудочке не играл. Сжимая её в руке, глядел на кувшинки в заводи у другого берега. Те кувшинки уже вовсю расцвели. Цветы были очень яркие и красивые.

Прежде чем подойти к пастушку, Евпраксия повязала опять платочек на голову.

– Здравствуй, маленький пастушок, – сказала она, приблизившись. Села рядом. Мальчик взглянул на неё расстроенно и опять уставился на кувшинки.

– Здравствуй, боярыня!

– Ты под сажей меня узнал, в одежде невзрачненькой? – удивилась Евпраксия, – поразительно! А вот я совсем не помню твоё лицо. Если бы я верила в Бога, я бы подумала, что ты – Лель, двойник Иисуса Христа! Ну, то есть, он сам.