Пастушок

– Вздор, – поморщилась Зелга, – глупости! Всем известно, что госпожа Меланья – лживая сплетница и ханжа. Недавно она распустила по всему Киеву слух, что «Эта развратница спит под одним одеялом с Зелгой и к исповеди не ходит, а если ходит, то лжёт священнику несусветно, как и всем прочим, кто с ней не брезгует разговаривать!»

Все слова после слова «слух» рабыня произнесла голосом Меланьи, да так забавно, что госпожа от хохота чуть не лопнула. Пришлось Зелге закрыть ей ладонью рот, а то бы она подняла на ноги весь терем! А потом Зелга предположила, глядя через окно на звёзды, которые начинали уже бледнеть:

– Наверное, Даниил там будет.

– Где? – спросила Евпраксия, отдышавшись.

– В Вышгороде.

– Конечно. И на пиру он будет наверняка. А как ты считаешь, Зелга, меня на пир позовут?

– Позовут, боярыня! На пиру ты смотришься хорошо, в божьем храме – плохо. Там надо тихо стоять да горько вздыхать.

Это была чистая правда. Ещё с полчасика полежав, Евпраксия потянулась, зевнула, спрыгнула на пол и подошла к распахнутому оконцу.

Заря уже разгоралась. С большой горы, на которой высился терем, степь за Днепром просматривалась на целую сотню вёрст. Река, огибая Киев, несла по всей своей ширине прозрачный туман, а он на воде весь не умещался, вползал на берег до самых городских стен, и мачты судов на пристани из него торчали только верхушками. Просыпался Киев. За Десятинной церковью, на Подолии, начинались уже торги. Евпраксия вспомнила, как отец ей рассказывал, что вон там, на тех площадях, полвека назад зародилась смута, из-за которой великий князь Изяслав был вынужден бежать в Польшу. И продолжалась смута десятки лет. Когда уже не было на земле князя Изяслава и его братьев, люто сцепились между собою их сыновья да племянники. Так сцепились, что каждый день звенели мечи, дрожала земля от конского топота, стлался по небу чёрный дым. А всё началось с предзнаменований. Спустя четырнадцать лет после смерти мудрого Ярослава на западе вдруг взошла большая звезда с лучами дрожащими и кровавыми, и светила она подряд семь ночей. А днём солнце было будто луна – не грело, а лишь мерцало трепетно. В те же дни рыбаки вдруг выловили в реке Сетомле младенца, имевшего такой лик, что люди похолодели от ужаса и швырнули урода обратно в реку. Все кругом говорили, что будут страшные бедствия. И сбылось. С востока пришли на Русскую землю половцы. Изяслав, Святослав и Всеволод не смогли одолеть язычников, и вся Русь залилась христианской кровью. Как раз поэтому киевляне выгнали Изяслава. Но прошли годы. Тихо теперь было на Руси. Смелый и решительный Мономах, сын Всеволода, прогнал в далёкие степи половцев, усмирил княжеские распри. Надолго ли? Ведь ему уж было за шестьдесят.

Покуда Евпраксия с развевающимися по ветру волосами во все глаза любовалась Киевом и днепровской равниной, Зелга легла на её постель и мигом уснула, сладко сопя своим тонким носом. Боярыня начала её тормошить, однако рабыня сделала вид, что не просыпается. И пришлось щекотать ей пятки. Лишь после этого Зелга соизволила приоткрыть один левый глаз.

– Пошли умываться, – сказала ей госпожа, щёлкнув её по лбу.

Взяв полотенца, они по узкой винтовой лестнице без перил спустились на задний двор. Тот граничил с садом. Было ещё прохладно, солнце лишь краешком поднялось. На вишнях и яблонях распускались почки. Слышался клёкот скворцов и горлицы. Он сливался с праздничным колокольным звоном из всех киевских церквей и монастырей. У флигеля, под навесом, стояла бочка с водой. На бочке висел черпак. Сняв свои рубашки, служанка и госпожа щедро окатили одна другую, кое-как вытерлись и оделись. И очень вовремя – из сеней, которые примыкали к задним дверям, вышли два холопа. Оба они были молодые, глупые и смазливые. Ни парней, ни девок иного сорта в тереме не было, потому что Евпраксия не терпела неблаговидные рожи. При виде своей боярыни и её половчанки в одних рубашках, прилипших к влажным телам, парни растерялись.

– Что вы уставились? – недовольно спросила у них Евпраксия, – отвернитесь, а то ковшом надаю по мордам! Будете знать, как пялиться на боярыню.

Два холопа незамедлительно повернулись носами к яблоне. А потом один из них вымолвил:

– Госпожа! Молодой боярин приказал к трапезе тебя звать.

Евпраксия усмехнулась.

– А знает ли молодой боярин о том, что я не поеду в Вышгород?

– Ну а как же ему не знать? – предерзко ответила за холопа Зелга, – бьюсь об заклад – госпожа Меланья ночью напела ему о том, что на весь ваш род отныне легло великое посрамление и отец будет недоволен, если тебя не высечь и не держать под замком до его приезда!

– Ах, что ты говоришь, моя дорогая? – расхохоталась Евпраксия, – но тогда будет недоволен великий князь наш, Владимир – я ведь читаю ему по ночам псалмы! Так чьё недовольство выше? Скажи мне, Зелга!

Но Зелга лишь улыбнулась. Трава уже зеленела между деревьями. Приминая её босыми ногами, рабыня и госпожа направились к терему. Два холопа украдкой глянули им вослед и перекрестились для избавления от греховных помыслов. Длинноносая госпожа успела внушить им набожность. Отпустив Зелгу на поварню, чтобы она поела и поболтала с молоденькими стряпухами о князьях, Евпраксия позвала другую рабыню, Ульку, и поднялась с ней в светлицу – расчесать волосы, подрумяниться, надеть праздничный сарафан и красный кокошник. Потом она отправилась к трапезе.