Пастушок

Глава вторая

Евпраксия неспроста посмеивалась над Яном. Семнадцатилетний княжеский отрок слегка робел перед своей старшей сестрицей. Он ещё в детстве заметил, что, говоря о ней, все мужчины как-то загадочно усмехаются и подкручивают усы, а женщины злятся. Потом он понял, в чём дело. Слишком была Евпраксия хороша собой и надменна. Однажды Ян подглядел сквозь щёлку, как она моется в бане вместе с Меланьей, которой было тогда пятнадцать, и четырьмя подругами. По сравнению с ней, с Евпраксией, были все эти девушки никудышными. Девятилетний Ян сумел это оценить так определённо, что упал с яблони, на которую влез, чтоб приникнуть к щели – одной рукой держаться за сук было трудновато. Девицы это услышали, и мальчишке крепко влетело. Сёстры подёргали его за уши, а мать выдрала. Ей нажаловалась Меланья. Она была почему-то разозлена гораздо сильнее старшей сестры. И только отец за Яна вступился. Видимо, вспомнил, как сам подсматривал за девчонками в его годы.

Этим же летом Евпраксия вышла замуж за Симеона. А уже осенью овдовела. К отцу она воротилась через пять лет, воспользовавшись удачным предлогом. По всему Киеву расползлись шутливые слухи, что Симеонов терем подрасшатался из-за того, что он заколдован: весь по ночам качается и скрипит, а вдова Евпраксия во сне стонет и даже воет волчицею – не иначе, одолевает её какой-то нечистый дух. Говорили также про бесов в виде красивых молодцев, вылезающих из окошка. Евпраксию и Меланью в связи с их особой знатностью – Мономах приходился единоутробным братом их матери, исповедовал одно время митрополит Никифор. И он решительно подтвердил, что да, терем заколдован, и потому Евпраксии надлежит вернуться в отцовский дом. Она, будучи уже двадцати трёх лет, так и сделала. И – беду с собой принесла. На той же неделе помер великий князь Святополк, и в Киеве стали грабить ростовщиков, которым он покровительствовал. Дураку понятно, что под такое дело грех было бы заодно не пойти с дубинами на купеческие подворья и терема бояр. Разграбили двор Путяты. Сам воевода с семьёй и челядью отсиделся в подполе. Был отправлен гонец к Владимиру Мономаху, в Переяславль. Знатные киевляне били ему челом, прося навести в городе порядок. Через два дня Мономах явился с дружиной в Киев и усмирил мятежников. Стало тихо. Ни отпрыски Изяслава, ни гордые Святославичи не осмелились возражать против воцарения Мономаха на золотом киевском столе. Так самый влиятельный князь Руси стал великим князем. Это произошло ровно за два года до того дня, когда молодая вдова Евпраксия в праздничном сарафане и ярко-красном кокошнике вошла в трапезную, предчувствуя очень скверный разговор с братом.

Переступив порог, она трижды поклонилась на Красный угол и ровно столько же раз осенилась крестным знамением. Но это не помогло – Меланья и Ян, сидевшие за столом напротив друг друга, взглянули на неё молча. Ели они овсяную кашу, блины, солёные грузди, ватрушки с творогом. Пили квас. Прислуживала им горничная девка Меланьи. Эту служанку звали Прокуда. Она была не меньшая злыдня, чем госпожа.

– Тепло нынче будет, – благожелательно щебетнула Евпраксия, сев на лавку слева от Яна, – если Господь нас благословил хорошей погодой – значит, ему угоден великий праздник, который хочет всем нам устроить Владимир-князь! Не правда ли, братец?

Ян лишь кивнул. Меланья вздохнула так глубоко, что кусок ватрушки ей залетел не в то горло, и пришлось брату тянуться к ней через стол да крепко стучать её по спине, чтоб великий праздник не омрачился. Пока Меланья от кашля лопалась по всем швам, Прокуда поставила перед старшей сестрой своей госпожи расписную миску с горячей кашей и квас в ковше, дала ложку. Каша была невкусная, но Евпраксия налегла на неё усердно, чтоб лишний раз никого напрасно не горячить. По тем же соображениям она твёрдо решила вовсе не брать из общей большой тарелки грибы и прочие лакомства. Но и это не помогло ей, так как Меланья проснулась разгорячённая. С превеликим трудом откашлявшись, она звонко подала голос:

– Ты знаешь, братец, как пьяницы в кабаках старшую сестру твою называют?

– Как? – вяло спросил Ян, глотнув квасу. Вряд ли, конечно, он мог не знать, и вряд ли Меланья могла не понимать этого. Но она скорбно закатила глаза – с луны, мол, свалился братец! Потом ударила по столу ладонью.

– Забава!

Ян удивлённо поставил ковш.

– Почему Забава?

– Да потому, что не только купцы с боярами, но и пьяницы в кабаках над нашей сестрой уже скалят зубы! А заодно и над нами! Ты что, об этом не знал?

– А ты в кабаки заходишь по пути в храм или на обратном пути? – холодно спросила Евпраксия, давясь кашей. Меланья выдержала удар. Но перекрестилась так, что на её лбу остались отметины от ногтей.

– Святые угодники, дайте силы не согрешить избиением этой дряни! Может, ты ещё спросишь, когда в кабаки заходит великий князь? Он о тебе знает достаточно, чтобы не пожелать видеть твою рожу рядом с мощами святых Бориса и Глеба! Поэтому запретил тебе ехать сегодня в Вышгород! Стыд и срам!

– Перестаньте лаяться, – сказал Ян, взглянув за окошко, – слушая вздор, могу опоздать. Говори по делу, Меланья! С чего взяла про Забаву?

– С чего взяла? – взвизгнула Меланья, – пускай Прокуда рассказывает, она ходит по торгам да слушает разговоры!

Все глянули на Прокуду. Та уж задрала нос и открыла рот, готовясь рассказывать, но Евпраксия вдруг спросила:

– Ян, а где стольник наш, Тимофей? Почему горничная девка нынче подаёт кушанья?

– Тимофея я отпустил до следующей субботы, – объяснил Ян, – у него сестра померла.

Евпраксия и Меланья одновременно вздохнули, очень завидуя Тимофею. Прокуда же изрекла: