Последняя шутка Наполеона

22
18
20
22
24
26
28
30

– Да потому! Однажды я ехала в трамвае. Там были два пацана с такими же длинными волосами, только ещё в кольчугах и при мечах. Они возвращались с какого-то там турнира любителей средневекового боя. Но эти два дурака ехали в трамвае, не на конях! Ещё бы – в трамвае-то и быстрее и комфортабельнее.

– И что? – поторопил Рома, так как его собеседница прервалась, чтоб отхлебнуть пива из принесённой барменшей кружки.

– Да ничего! Играть рок-н-ролл, а потом сидеть в соцсетях – это тоже самое, что сражаться копьями и мечами, а потом ехать домой в троллейбусе!

– Ты в трамвае ехала, если не ошибаюсь.

– Не придирайся! Рок-н-ролл сделал ещё более прекрасным двадцатый век с его нереальной жаждой освобождения, но поганый нынешний век с его жаждой рабства он не зажжёт. Какой рок-н-ролл? Все – давно покойники, но всем лень об этом задуматься! Общество потребления – это мёртвое общество, и могила для него вырыта. Ночь пройдёт, и на утро – похороны! Привет! Какой рок-н-ролл?

– Ну, это ты Троицкого наслушалась, – понимающе усмехнулся Рома, – я с ним, кстати, знаком. Но ни он, ни ты себя мертвецами, кажется, не считаете! Вот и слушайте рок-н-ролл, а также панкуху. Правильно, пацаны?

Панки одобрительно закивали, очень довольные. После "Беглых каторжников", которые надрывались на сцене час, никто выступать уж не захотел, потому что делать это без публики было глупо, а публика нажиралась. Фоном включили Элвиса Пресли. Рита пила уже третью кружку баварского, когда рядом вдруг оказалась с целой толпой молодёжи Танечка. Её ноги подкашивались.

– Чигринов! – выкрикнула она, хреново ворочая языком, – не обижай Ритку! Она хорошая, хоть и сука!

– А плохих сук не бывает, – возразил Рома немногим более внятно, хоть только что его речь была вполне членораздельной, – если плохая, то и не сука уже, а просто кикимора рыжая!

– Где гитара этого дурака? – завизжала Танечка, оглядевшись по сторонам, – дайте её мне, я его немедленно трахну этой гитарой!

Гитару Танечке дали – правда, не Ромкину, а другую, вконец убитую. Именинница начала сгрызать с неё погнутые колки, давая этим понять, что она относится к оскорбителю далеко не так плохо, как стоило бы к нему относиться. Трое парней и Верка её схватили.

– Зубы сломаешь, овца дебильная! – заорала скрипачка, отняв гитару, – трахни его чем-нибудь другим!

– Несносная обезьяна! – взревела Танечка, – ты меня предала! Я пошла топиться!

И побежала она блевать, действительно утопая в своих слезах, так как, кроме пива, жахнула ещё сто грамм коньяку, бутылку шампанского и пивную кружку ликёра. Когда она приползла назад, уже зеленея не только своими сказочными глазами, но и лицом, Чигринов играл "Кометы", подключив к комбику электрогитару «Джексон». Девочки танцевали, и Верка – лучше других, поскольку была полностью трезва. Рита же примкнула к парням. Они улюлюкали и свистели. Сидя у одного из них на плечах, она занималась тем же, а когда Рома закладывал совершенно неимоверные рифы – дико визжала, стуча по бедному парню пятками.

После адского рок-н-ролла Риту ссадили, а Танечку усадили – но не на парня, а на диван, и дали ей соку. Она маленько опомнилась, можно даже сказать – чуть-чуть.

– Зачем ты так нажралась? – ругались три Верки, иногда, впрочем, сливавшиеся то в две, то в одну, – совсем, что ли, дура? Домой ты пойдёшь пешком! Не повезу, ясно?

Таня молчала. С Веркой ей говорить сейчас было не о чем. Для неё было шоком то, что все остальные парни и девушки продолжали пить. Она бы сейчас точно предпочла, чтоб её сожгли на костре, чем влили ей в рот хоть рюмку. Кто-то к ней присоседился, попытался обнять. Она оттолкнула. Вдруг перед ней появилась Рита. Сначала, то есть, их было, как Верки, три, но Танечка напряглась, и две отвалили. Осталась только одна, с мобильником.

– Танька, – проговорила она, – гляди, что он пишет! – и поднесла телефон поближе к глазам, – "Пожалуйста, выйди! Нужно поговорить!"

Танечка молчала.

– Какого хера молчишь? – разозлилась Рита, – Что мне ответить ему?