Стрим

– Старуха-мать Родиона Раскольникова, Пульхерия Александровна.

– Что еще за Пульхерия?

– Девочки, что за хрень мы тут обсуждаем?! Какая Пульхерия Александровна, че вы несете?! Вот знала же, что не получится у нас нормальный девичник! Все, короче. Хотела, Настя, тебе приятное сделать твоим любимым Достоевским. И, получается, сама все испортила. Давайте вызовем вместо стриптизеров-аниматоров, в «ручеек» поиграем…

– В «паровозик». Я начинала читать «Анна Каренина» Tolstoevsky, там в начале дети играют в паровоз.

– Катя, «паровоз» – это другое! Играйте, короче, во что хотите. Пейте свое смузи морковное. Гадайте, у кого сколько котов будет в старости. Хотя что в старости… Настя, тебе только тридцатник. Вика, тебе еще даже нет тридцатника. Катя, ты вообще младше меня. А вы уже как старухи. Точнее даже, как это сказать по-умному… Вы как дети, которые не повзрослели, а тупо начали стареть! О! Ничего себе, как я могу, оказывается. Короче, спасибо, Настя, за девичник, за праздник. Все, всем пока.

– Наташа, стой. Ты, пожалуй, права. Я сейчас отрефлексировала, посмотрела на себя, на нас со стороны… Правда ведь, как старухи!

– Как Пульхерия Александровна.

– Катя, ну все же не настолько. Но Наташа права. Давай я расскажу о своей фантазии, о которой никому и никогда не рассказала бы, если бы не ты, Наташа. Не уходи, пожалуйста!

– Ну, ок. Рискни.

– Только, девочки, уговор: все, что говорится в этой сауне, остается в этой сауне, да?

– Ой, Настя! В этой сауне по-любому столько уже всего говорилось и оставалось… Так что давай.

– В общем… У нас на филфаке был преподаватель.

– По Достоевскому?

– Наташа, если будешь перебивать, я не буду рассказывать. Неважно, по какому предмету. Хорошо, пусть будет по истории литературы. Один из преподавателей кафедры истории литературы. Тебе это много говорит?

– Да, я прям возбудилась.

– …Он был молодой аспирант. Всегда сдержанный, корректный, суховатый. Такой, как говорится, застегнутый на все пуговицы.

– Buttoned up.

– Спасибо, Катя. И очень, очень красивый. Но какой-то замороженный. Ходил он всегда в костюме и галстуке, что, с одной стороны, было нетипично для нашего факультета, с другой – красиво и опять же холодно, сухо. Курс был несложный, все и так знали и любили Булгакова, Замятина, Платонова…

Но сдавать ему было трудно. Он всех валил на самых простых вопросах. И делал это опять же корректно, сдержанно. Все наши отличницы ходили к нему на пересдачи. А мне одной он сразу поставил зачет. Не потому, что я хорошо знала предмет. Его, говорю, все хорошо знали. Мне казалось, что он мне благоволит, потому что я лучше других его понимаю. Я чувствовала его замороженность, знала, как ему… холодно. Внутри себя самого холодно, понимаете?

Потому что я сама была такая же. Тогда я уже отрефлексировала и могла себе признаться, почему у меня к третьему курсу не было никакого опыта отношений, любви, секса. Не потому, что мне не нравились мальчики-однокурсники, хоть их и было полтора человека. А просто мне скучна и противна была вообще эта часть жизни. Часть любви скучна. А часть секса противна. Оставалась лишь часть речи… А в этом преподавателе я почувствовала, без штампа не обойтись, родственную душу. Поняла, что ему так же скучно и противно. И поняла, что он понял, что я поняла. И меня к нему потянуло. Он был первый мужчина, к которому меня потянуло.