Деревянные башмаки

— Это ты ненавидишь, а не я…

— Брось хулиганить, отдавай скорей. Иначе я твоей матери пожалуюсь. К твоим родителям пойду, честное слово.

— Милости просим… На нашу косулю поглядишь…

— Сейчас о тетрадке речь.

— А мне так хочется, чтобы ты пришла… — у Гинтаса ни с того ни с сего запылали уши, и он перевесился через перила, будто желая коснуться ими воды.

— А если я пообещаю, что приду, отдашь? — спросила Алдуте.

— Вряд ли… Я для тебя наказание почище придумал.

— Наказание?! За что!

— В воскресенье в школе вечер — придешь?

— Не знаю, погляжу…

— Хочешь, не хочешь — придешь, — сказал он, теребя портфель. — Я буду ждать тебя тут ровно в полдевятого. Потанцуем… А потом я провожу тебя домой и верну твою тетрадку — не съем же я ее в самом деле…

— А если я не приду?

— Тогда попробую съесть… Буду хулиганом, дрянью, ослом и так далее.

Боясь, что Алдона, чего доброго, расплачется, Гинтас круто повернулся и, улыбаясь, пошел прочь. Пройдя довольно большое расстояние, он вытащил из-за пазухи тетрадь и, замедлив шаг, просмотрел написанное он начала до конца. За названиями государств и столиц шли цветочки, монограммы и смешные кривоносые рожицы, под которыми было написано: «Абориген», «Страшила» или еще какое-нибудь его прозвище.

Ему доставляло радость видеть на каждой странице упоминание о его персоне. Злые прозвища в Алдониной тетрадке казались Гинтасу забавными и приятными комплиментами. Ласковые, добрые слова отчего-то скромнее злых точно так же, как соловьи и жаворонки пугливее нахальных ворон или сорок. «Эй, ты, мокрая курица, — тычет он Алдуте в спину, — покажи решение задачки». — «На, — слышится в ответ, — только не заляпай снова своими жирными лапами…»

Эту тетрадку Гинтас схватил вовсе не для того, чтобы копаться в чужих тайнах. Он хотел тайком написать ей что-нибудь приятное, то, чего он не решился бы высказать вслух. Но вот, открыв тетрадку, он прочитал последний секрет Алдуте и, вспыхнув, сунул тетрадь за пазуху.

Желая объяснить все, как было, Гинтаутас в тот же вечер сел писать Алдуте письмо.

«Ночь, тишина. Все сладко спят, а я надумал…»

Нет, не те слова. Гинтас перечеркнул крест-накрест написанное и стал слушать, как по стеклу барабанит дождь. «Ночь, тишина, — снова назойливыми мухами сели на бумагу те же слова. — На небе замерцали звезды. А я сижу в комнате один-одинешенек…» Тьфу!.. Гинтас разорвал лист и швырнул в угол. Потом долго листал томик стихов Саломеи Нери́с, все искал вдохновения и наткнулся на такое четверостишие:

Тебе я весны первый день подарю И нежных фиалок букет этот скромный. И с ветром весенним я ввысь воспарю. Давай улетим — в мир душистый, огромный.

Именно это Гинтас и хотел сказать Алдуте. Именно это. Этими стихами он и начал свое письмо, и написал в нем много слов, которые напоминали соловьев… «…Ты, — писал Гинтас, — похожа на косулю, которую я растил зимой и которую я так хотел, чтобы ты увидела, погладила. Но вчера я выпустил ее в лес, и она не вернулась. Нынче в лесу так хорошо, а осенью она, наверное, вспомнит обо мне и вернется на зиму к нам. Я слышал, что и ты на все лето уезжаешь в Палангу. А я останусь дома и буду очень-преочень ждать осени…»