– Вот, – говорит она, – я сметаю прочь все противное или плохое, что было сегодня. Теперь засыпай, – она стирает собственную слезинку, упавшую мне на лицо, и голос ее срывается, когда она лжет: – А утром мы обе проснемся бодрые и веселые.
Я закрываю глаза и неожиданно оказываюсь на лестнице в своем старом доме, мне пять лет. Моя сестра напевает что-то себе под нос и делает цветочную корону. Я обеими руками обхватываю столбик перил, и край деревяшки оставляет отметину у меня на щеке.
– Для тебя? – спрашивает Ингрид, протягивая мне корону, и ее смех звенит, словно ветровые колокольчики. Отец хлопочет у плиты, и я чувствую запах теплого молока и апельсиновой цедры, из которой готовится взбитый заварной крем по старому маминому рецепту.
– Я люблю тебя, Марит, – шепчет Ева мне на ухо.
Я чувствую, как тепло струится сквозь меня. Потому что всю свою жизнь я боялась будущего. Боялась, что буду одна, когда наступит конец.
– Ева, – выдыхаю я.
О чем еще я могла бы просить? Это самый драгоценный дар.
Провести последние моменты жизни с теми, ради кого стоило жить.
Глава тридцать седьмая
В тот день, когда шахтеры узнали всю правду, я слушал.
Тот день решил все, и это означало, что обратного пути у меня нет.
Половина шахтеров хотела рассказать эту правду кому-нибудь: полиции, королю. Другая половина хотела сохранить тайну и продолжить действовать, как и прежде.
Голоса их становились все громче, эхом отдаваясь от известняковых стен.
– Никто не уйдет отсюда, не придя к договоренности, – заявил Стин.
Я слышал все это. И то, что случилось после. В тот день я только и делал, что слушал.
Иногда самые важные решения, которые ты принимаешь, заключаются в том, чтобы не делать абсолютно ничего.
Шахтеры разделились.
И половина их убила вторую половину, выставив это несчастным случаем.
Так много крови было на их руках.