Руки прочь, профессор

22
18
20
22
24
26
28
30

И ведь дело отнюдь не в упругой заднице, не в длинных этих ногах, что я закинул себе на плечи, чтобы углубить наш с ней контакт.

Даже не в том, как щедро она мне себя сейчас отдает.

Хотя это, конечно…

Важно!

Не срываться. Ни в коем случае. А как хочется…

Надо, надо терпеть!

– Юл, – она тянет протяжно, так же долго, как и я в очередной раз медленно и со вкусом её на себя натягиваю.

Вот. Ради этого. Ради этого кайфа в её глазах. Ради собственного имени на обожаемых моих губах. Ради взаимной нашей неспешной агонии.

– Поцелуешь меня?

– С удовольствием!

Могла бы не просить. Но раз уж попросила, пусть получает самый глубокий поцелуй, на который я сейчас способен.

В её губах – крыжовенная нежность и слабый привкус приворотного зелья. Быть может, кто-то скажет, что я преувеличиваю, но должна же чем-то пахнуть эта чародейская субстанция. И уж наверное, это должен быть самый прекрасный запах в мире. Мое приворотное – моя холера.

– Ты моя, понимаешь?

– Да, – она шепчет и тянет, одно только слово растягивая на маленькую сладкую вечность.

– И как ощущения?

– Ты издеваешься, да?

Я смеюсь и толкаюсь самую чуточку сильнее. Стискиваю жадно пальцами прекрасные девичьи груди. Идеальный размер, прекрасно ложатся в ладошку. И чувствительные сосочки-ягодки: зажми между пальцами – и холера начинает дрожать и нетерпеливо ерзать, там, внизу.

– Юл, Юл… – хнычет, будто надеясь вымолить пощаду, а я – нарочно чуть оттягиваю нежную кожу. Девочка моя тихо охает и когтями пропахивает мое бедро.

– Гад, гад, – ругается, а сама – так и гнется навстречу моим рукам, трется сосками о пальцы.

– Да, Катерина, ты угадала, – веселье и триумф кипят в моей крови безудержной мощью, от медленной агонии мы перешли к бодрому, активному спринту, и теперь каждый раз подобен краткому разряду на двести двадцать.