И ведь дело отнюдь не в упругой заднице, не в длинных этих ногах, что я закинул себе на плечи, чтобы углубить наш с ней контакт.
Даже не в том, как щедро она мне себя сейчас отдает.
Хотя это, конечно…
Важно!
Не срываться. Ни в коем случае. А как хочется…
Надо, надо терпеть!
– Юл, – она тянет протяжно, так же долго, как и я в очередной раз медленно и со вкусом её на себя натягиваю.
Вот. Ради этого. Ради этого кайфа в её глазах. Ради собственного имени на обожаемых моих губах. Ради взаимной нашей неспешной агонии.
– Поцелуешь меня?
– С удовольствием!
Могла бы не просить. Но раз уж попросила, пусть получает самый глубокий поцелуй, на который я сейчас способен.
В её губах – крыжовенная нежность и слабый привкус приворотного зелья. Быть может, кто-то скажет, что я преувеличиваю, но должна же чем-то пахнуть эта чародейская субстанция. И уж наверное, это должен быть самый прекрасный запах в мире. Мое приворотное – моя холера.
– Ты моя, понимаешь?
– Да, – она шепчет и тянет, одно только слово растягивая на маленькую сладкую вечность.
– И как ощущения?
– Ты издеваешься, да?
Я смеюсь и толкаюсь самую чуточку сильнее. Стискиваю жадно пальцами прекрасные девичьи груди. Идеальный размер, прекрасно ложатся в ладошку. И чувствительные сосочки-ягодки: зажми между пальцами – и холера начинает дрожать и нетерпеливо ерзать, там, внизу.
– Юл, Юл… – хнычет, будто надеясь вымолить пощаду, а я – нарочно чуть оттягиваю нежную кожу. Девочка моя тихо охает и когтями пропахивает мое бедро.
– Гад, гад, – ругается, а сама – так и гнется навстречу моим рукам, трется сосками о пальцы.
– Да, Катерина, ты угадала, – веселье и триумф кипят в моей крови безудержной мощью, от медленной агонии мы перешли к бодрому, активному спринту, и теперь каждый раз подобен краткому разряду на двести двадцать.