Его моя девочка

– Ну ты чего, Лизбет? Ну, проходи. Тут хоть сесть есть куда. А стоять я сейчас не могу. Тяжело. Ты ж понимаешь. Мне вообще тяжело. Хре-но-во, – пояснил он, чётко разделив по слогам, уставился в глаза. – А ты тоже хочешь меня бросить, да?

И, не дождавшись ответа, прошёл вглубь комнаты, плюхнулся на кровать, кажется действительно не в силах больше стоять. Наклонился вперёд, упёрся в колени локтями, обхватил ладонями голову и исподлобья снова уставился на Лизу.

– Вот неужели тебе меня не жалко? Нисколечко не жалко? Я такое дерьмо?

Ну вот что с ним делать? Заверить, что нет, не дерьмо, но это и само собой понятно. Зачем отвечать на подобные вопросы? Но настолько непривычно видеть вечно сияющего, всеми бесконечно любимого, включая его самого, Алика Пожарского вот таким – подавленным, пьяным, страдающим – что даже слегка не по себе. И жалко его, действительно жалко.

Лиза приблизилась, хотела сказать что-то успокаивающее, но только успела произнести:

– Ты…

Алик ухватил её за руку, потянул вниз.

– Садись. Лизбет, ну садись, – произнёс чуть ли не умоляюще, с надеждой заглянул в глаза. – Пожалуйста. Мне надо, чтобы кто-то рядом был. Ну, вот такой я.

Глава 15

– Да что у тебя случилось-то? – растерянно пробормотала Лиза, всё-таки опускаясь на кровать.

– Ну я же сказал, – повторил Пожарский, – бросили меня. Бросили, понимаешь? – А потом неожиданно наклонился набок, прилёг, устроил голову у неё на коленях. – Но хорошо хоть ты у меня есть. – Он немного повернулся, прикоснулся губами к Лизиной ноге, аккуратно чмокнул, протянул умилённо: – Ли-избет. – И опять шмыгнул носом, словно маленький обиженный мальчик.

Она не удержалась, коснулась рукой его волос, провела. Алик громко выдохнул, сглотнул и снова пожаловался, насупленно и возмущённо:

– Даже не бросили, просто послали. – Не стесняясь, пояснил куда. – А главное, без повода, просто так. Типа трахаться с тобой хорошо, но это ничего не значит. «Для меня есть вещи поважнее», – скривив рот, процитировал он пренебрежительно, хмыкнул, добавил от себя: – Ну надо же! А раньше почему-то наоборот было. Раньше – лишь бы потрахаться, а остальное – хрень, ничего не значит.

– «От меня ничего не зависело. Так сложилось», – снова процитировал Пожарский чьи-то слова, скорчил дурацкую физиономию. – Сучка, – заключил не слишком решительно, и вдруг резко сел, придвинулся рывком, упёрся подбородком в Лизино плечо.

– Лизбет, вот скажи, чего вам всем не так-то? Почему вы меня не любите? В штаны с радостью лезете, ноги раздвигаете, и просить не надо. А не любите. – На её бедро легла горячая ладонь, пальцы чуть сжались, обхватывая изгиб коленки, голос стал томно-вкрадчивым. – Ты ведь тоже хочешь, да? Просто ломаешься. Вы ж не можете, чтоб не ломаться. Типа гордость, бла-бла-бла, «янетакая». А сами так и мечтаете, чтобы вас поскорее зажали. И вдули, да пожёстче. И чтоб без фигни всякой. Ласки там, нежность. Нагнули и сразу поимели. – Пальцы ослабили хватку, и ладонь медленно заскользила вверх по ноге, в интонациях явственней обозначилась презрительная циничность. – Нахрена вам любовь? Лишь бы трахали, почаще да побольше. Тогда вы сами собачками следом бегаете. Да? Ну признайся уже.

Лиза убрала со своей ноги руку Алика, произнесла:

– Я, наверное, лучше пойду.

Да, она не такая, как бы по-идиотски теперь эта фраза ни звучала. И гордость тут ни при чём. В смысле Лиза не доказывает её наличие тем, что какое-то время показательно ломается. Потому она и не такая.

Хотя, может, Пожарский в чём-то действительно прав, только вот к ней самой ничего из этого не относится – она точно знает. Потому её ни капли не задевает, даже если он таким образом пытается сорвать на ней свою злость. На другую. И понятно, что ему сейчас плохо, что он пьян, и его с каждой минутой развозит всё сильнее. Но вот так утешать его Лиза точно не собирается, как и возмущаться, обижаться, переубеждать.

– А ты… спать ложись.