Длань Одиночества

22
18
20
22
24
26
28
30

— Черствость? Конечно, можно и так сказать. Но многие путают черствость и рассудочность. Мы просто еще не созрели для того, чтобы принимать смерть как должное, без соплей и предрассудков. И без глупых мыслей о том, что ты не успел сказать или сделать. Алло, мы ведь точно знаем, что человек умрет, да?

— Точно.

— Это, вроде, во всех нас заложено. Так почему ты, имея на руках эту информацию, не скажешь и не сделаешь то, что хотел заранее. Почему сейчас ты наматываешь сопли на кулак, бормоча, что так и не сказал бабушке, как сильно не любишь ее колючие свитера. Бывают, конечно, и случаи насильственной смерти, с которыми я сталкивалась чаще всего. Тогда можно опоздать в силу неожиданного отключения абонента. Но и тогда, разве слова важны? Ты не говорил то, что хотел, потому что это было неважно! А теперь вдруг, почему-то, это стало самым значительным в вашей окончившейся связи. Я скажу почему… Или догадаешься?

— Эмоциональная наркомания.

— Ты меня приятно удивляешь Никас! — Максиме повернулась к нему и ткнула кулаком в плечо. — Я это называю дрочкой на слезы, но ты выразился изящнее. Важно, чтобы человек видел, что ты рядом и тебе не все равно. Но, ради бога, не надо выливать на него таз страстей. У меня есть воспоминание, как раненый бедолага просит меня забрать его куда-то. Но я не могу. Не потому, что не хочу, а просто — бесполезно. Он — труп. У него дыра в боку, размером с твой кулак. Над ним склоняется какая-то баба из обоза и начинает выть. Он принимается выть вместе с ней. Она просто обливает его страхом.

Никас согласно кивнул. Потом помолчал немного, и заговорил:

— Я это для себя вывел еще в детстве. У отца была болезнь Пика. Знаешь что это?

— Что-то связанное с корой головного мозга, по-моему.

— Да, она начинает атрофироваться на височных и лобных долях. Самое обидное, что отцу было всего сорок с небольшим, а средний возраст этой болезни начинается с пятидесяти пяти. У его семидесятилетнего прадеда было что-то похожее, так что, видимо, просто не повезло. Молодой, красивый мужчина, начал превращаться в мерзкого, брюзжащего, постоянно впадающего в забытье старика. Мог по нескольку раз рассказывать в стену одну и ту же историю про то, как он нашел в канаве почти новый велосипед, когда ему было четырнадцать. Не узнавал меня, мать, никого. Только собаку помнил, как зовут. «Ромашка, Ромашка». Никогда не ошибался.

— Наводит на неприятные мысли, да? — сказала Максиме со смешком, но и с ноткой сочувствия.

— Ага, — не обиделся Никас. — В общем, личность отца медленно распадалась. Все чаще его разум будто засыпал. Но в редкие моменты просветления, он звал меня: «Никас, ну-ка глянь, что с календарем». Он не понимал, почему время скачет как кенгуру от пятого сентября к восьмому января. Он меня спрашивал: «Что происходит, сынок, только честно?». А я отвечал: «ты теряешь рассудок, пап». И он такой: «да? Ну что ж, одной проблемой меньше». И мы смеялись. Я отвечал ему честно, не потому что мне было плевать, а потому что тогда он дольше оставался в себе. Я успевал рассказать ему о том, что происходит в мире, о себе, о матери. Но не дай бог, она замечала его просветления первая. Своим ревом она почти сразу загоняла его обратно в темноту. Причитаниями, мольбой вернуться к ней, скорбными выкриками.

Никас замолчал. Максиме придвинулась ближе.

— Что с ним стало? — спросила она шепотом.

— Она зарыдала его до смерти, — мрачно ответил Никас. — Не знаю. Мне кажется, что именно так. В какой-то момент он просто больше не вернулся к нам и умер. Как будто выключился.

— Мне жаль.

Никас удивленно хмыкнул.

— Ну ладно, — сказал он. — Так что все-таки насчет принятия своей смерти? Собственной. Личной, так сказать.

Пророк закрыла глаза.

— Тут все очень просто. Нужно пересмотреть свою ценность для этого мира. Понять, как много людей ушло до тебя. Обдумать, как это важно — умереть. Последовать за смертью как за последним другом. Не позволить страху перед неизвестностью очернить переход из одного состояния в другое. И, самое главное, отпустить все, что тебя держит по эту сторону.

— Я так часто это слышал, — усмехнулся Никас. — Отпустить, отпустить… Как будто ты просто разжимаешь пальцы. Но именно эти пальцы, которые держат то, что нам дорого, просто так не разжать.