— Я согласна, — Максиме положила рядом с бедром журналиста ладонь. Тот распознал приглашение и накрыл ее своей. — За всю жизнь мы бросаем множество якорей, которые не дают течениям унести нас в открытое море. Со временем мы привыкаем к цепям и начинаем бояться большой воды. Знаешь, что нужно делать в таких ситуациях? Действовать быстро. Быстро рвать цепи и плыть, плыть, плыть на всех парусах прочь, подальше. Страху нужно время, чтобы схватить тебя за шкирку.
— Ты так делала? — Никас серьезно посмотрел на нее.
— В молодости — постоянно. Я нигде не задерживалась. Постоянно путешествовала, училась чему-то новому у людей. Если влюблялась, то выжимала из этого чувства все. Целовалась за троих, трахалась за троих, объяснялась за троих. А потом уходила. Иногда мне было действительно больно. Казалось, что я отказываюсь от того самого. Суженого. Но все забывалось, так или иначе.
— В этом мы похожи.
Плечи максиме дрогнули от смешка.
— Много ты девушек оставил склеивать разбитые сердечки?
— Тысячи, — скромно ответил Никас. Пророк довольно засмеялась. — А если серьезно, то дело не в разбитых сердцах. Я тоже скитался, потому что у меня не было дома. Был музей моего отца, в который мать превратила дом. Жила когда-нибудь в музее?
— Да, — удивила его Максиме. — Я работала в нем и жила. Музее Модуту Сесе Сене. Мне было лет одиннадцать.
— У него целый музей был? — изумился Никас.
— И не маленький. Это было красное кирпичное здание, в котором раньше находился маленький торговый центр. Там продавались импортные товары, в основном одежда, так что его закрыли. Вместо этого, там расставили восковые фигуры, фотографии в рамках, землю, по которой ступал лидер. Там даже мебель из его дома была. Я дрыхла на кровати великого вождя. Ужасно неудобная была, наверное, именно она сформировала волевую личность. Смотритель меня не гонял. Я ему помогала с уборкой, экскурсиями, бегала по мелким поручениям. Неплохой был человек. Хоть и лапал бывало. Но, знаешь, это пустяки.
Никас молчал, переваривая.
— Я поняла, что ты хотела сказать, насчет музея. Понимаю, почему ты ушел. Я ушла, потому что наш дом сгорел. Не во время войны, нет. Отец с матерью постоянно курили в постели. Но только после того как напьются. В общем, в один прекрасный день я вернулась на пепелище.
— Вернулась?
— Я часто уходила из дома на неделю, две. Работала где-нибудь за еду. Как в музее, например. Иногда мне платили деньгами. Я копила, чтобы уехать как бабушке. Она для меня была как Шамбала, сказочная страна, где познается покой. Я помнила, как жила у нее, когда была совсем маленькой. Было очень хорошо, спокойно, весело. Но, став постарше, я поняла, что ее, скорее всего, нет в живых. И что мне лучше начать осваивать какую-нибудь настоящую профессию, а не ждать покровительства далеких родственников. В то время мне повезло, и я смогла обратить на себя внимание иностранца. Он пилотировал почтовый самолет. Я была такой милой и обходительной, насколько это вообще было возможно. Он привязался ко мне как пес. Ему было уже за сорок, одинок, холост, а мне девятнадцать, свежа и ласкова. Я была одновременно несуществующей дочерью, о которой можно заботиться и учить чему-то, и любовницей, которую можно с рычанием пялить в гостинице. Идеальное сочетание для мужика в его положении. Со временем он научил меня пилотировать. Иногда я делала вылеты за него, пока он, пьяный, дрых в багажном отделении.
Максиме помолчала.
— Я до сих пор ему благодарна. Если б не он, я бы так и продолжала работать за харчи, или вообще погибла от злокачественного триппера. После того как я ушла от него, меня уже знали и ждали нужные люди. Они предложили мне возить контрабанду. В основном наркоту. Но иногда обычные шмотки, продукты, лекарства…
— Людей? — спросил Никас.
— Иногда, — спокойно ответила Максиме. — Ну не пучь глаза. Боевиков. Всяких четких коммандос. Туда-обратно. Иногда только туда. Мне это не очень нравилось, но деньги были хорошие. Я стала самостоятельной. Училась драться у новых друзей. Стрелять. Продуктивно общаться, в общем.
— И что было потом?
— Давай в следующий раз, — пророк взглянула на него ореховыми глазами. — А то у меня уже язык устал.