Длань Одиночества

22
18
20
22
24
26
28
30

Тысячи приказов в секунду.

И все с привкусом отчаянья.

— Воля, это Никас! Я должен найти Максиме прямо сейчас, я чувствую, что она уже где-то рядом! Очнись на секунду и открой мне двери! Или я их выломаю!

Приоткрылись закатившиеся глаза. Воля согнулась, из ее отверстий хлынули дымящиеся жидкости. Они плюхались на пол густыми кляксами, скользили киселем по натянувшимся кабелям. Раздалось механическое щелканье, дребезжание и звон лопающихся струн.

— Ник. Ас. Это. Ты.

— Да, Стальная, да, это я! Прошу, открой мне ворота!

— Ник-ар-ар-ар-ас. Она зд-йе-йе-йе-сь.

— Об этом я и говорю… Господи, как же тебе, должно быть, больно.

Никас, чертыхаясь, пролез в дебри провисших кабелей, и взял Волю за лодыжку, как за руку. В этот момент в бункере погас свет. В темноте, человек услышал тяжелое дыхание и скрежет заклинивших шестеренок.

— Ник-ник-ник… Крепо-сть-ть-ть почти-йи-йи пала. Иди. Иди. Иди. Она. Оно. Приближается. Архи-ва-ри-ри-ри… Во-во-во-дит.

Металлическая лапа Архивариуса потянула Никаса за руку. Тот, понимая, что никак не поможет Воле, последовал обратно через кабели. Тихо попискивающий механизм вел его в полной темноте, через множество коридоров. Вслед за ними увязалось несколько гвардейцев. Они предложили Никасу помощь на выходе. Их фонари освещали путь.

У выхода позитивные воины встали по обе стороны от тяжелых створок. Архивариус принялся копаться в какой-то настенной панели. Из него вылезло несколько дополнительных манипуляторов, и все они что-то смыкали, размыкали и перестраивали внутри сложной системы плат. Через какое-то время в убежище загорелся аварийный красный свет. Ворота загудели. Лампа наверху, то зажигалась, то гасла, выхватывая их темноты мрачное лицо журналиста, похожее на готическую гравюру.

Ворота начали открываться. Медленно, рыча приводами, вздрагивая от недостатка энергии, пропуская внутрь все больше дыма, гари и грохота. Раскрывшись на ширину трех ладоней, они остановились.

— Бип, — сказал Архивариус, повернувшись к Никасу. — Бип, буп.

Никас понятия не имел, что это значит, но решил, что ему желают удачи. Он кивнул в ответ и быстро пролез в щель, повернувшись боком. Налетел жар, удушливый дым и пепел. Человек закрыл глаза предплечьем и закашлялся. Врата за ним начали закрываться. «Зря я выкинул шлем», — подумал Никас. Он попытался осмотреться. Перед ним держались последние, собранные впопыхах баррикады. На валах из обломков бетона, металлического мусора, тяжеленных переносных щитов и жертвующих собой механизмов, последние защитники поливали отрицанием рвущийся вперед негатив. Тот походил на широкий поток мазута, разделяющийся на отдельных особей только у самых баррикад. И вид их был ужаснее, чем когда-либо. Все кошмары рода человеческого давали им вдохновение.

Город, насколько мог судить Никас, был на грани.

Он подбежал к баррикадам.

— Жертва! — крикнул ему позитивный рыцарь, возвышающийся на горе разлагающихся негативных тел.

Он был здесь единственным в серебряных доспехах. Усиленных, могучих, но уже опаленных, разрезанных в нескольких местах когтями-бритвами. Остальные образы были ополчением и беженцами Котожрицы. Они смотрели на Аркаса с благоговением, как вернувшегося из нирваны мессию.

— Кто-нибудь может сказать, где Максиме?! — крикнул в ответ Никас, почти не услышав себя. — Ее кто-нибудь видел?!