– У нас отняли и это. Теперь всех кремируют и хоронят людей без привычных обрядов и застолий.
– Почему?
– Потому что на это имеют право только Высшие, – отрезала Мара.
Мы шли по дорожке, покрытой серой тротуарной плиткой. Вокруг было очень тихо. Только шелест листвы и щебетанье птиц нарушало покой давно ушедших из жизни людей. Эта, как мне пояснила Мара, территория старого Вознесенского кладбища уже была закрыта для захоронений. Здесь, как и везде было чисто, аккуратно и даже как-то торжественно. Трава и кустарники аккуратно пострижены. Цветы, принесенные скорбящими родственниками, стояли в специальных высоких вазонах. Ограды и кресты выглядели только что выкрашенными. По пути Мара рассказала мне, что устроиться Главным Смотрителем Кладбища в нынешние времена очень сложно и фактически теперь эта должность передается по наследству. Очередной Декрет ГГ обязал привязать Смотрителей к этой работе навечно, чтобы в местах захоронений всегда был образцовый порядок. А Средние, занимающие эту должность и не возражали. Слишком уж прибыльной и непыльной была эта работа. Простые люди готовы были отдать последние деньги, чтобы их родственники были похоронены как положено и в хорошем месте. Многие бронировали места задолго до своей смерти, потому что ни у кого не было уверенности в завтрашнем дне.
Когда мы приблизились к ограде, за которой были захоронены мои родные, сердце защемило от боли. С высоких гранитных памятников на меня смотрели серьезные лица родителей, погибших в чудовищной автокатастрофе незадолго до моего отъезда. Портреты на памятниках были выгравированы талантливым художником-профессионалом и сходство с родителями было столь поразительным, что в первый год после их смерти я не могла спокойно смотреть на их лица. Теперь же это чувство вновь вспыхнуло внутри меня, и я заплакала.
Мара молча наблюдала за мной, не решаясь высказать слова поддержки и сочувствия. Эту долгожданную встречу с родителями я должна была пережить и прочувствовать сама, как и смириться с чувством вины за то, что оставила их здесь одних.
Я поставила цветы в вазоны и поцеловала дорогие мне лица, а потом тяжело опустилась на скамейку и закурила. Я курила и переводила взгляд с одного памятника на другой, страдая от ранней утраты и жизни без самых дорогих и близких мне людей. Но в то же время, я была рада, что на моем пути встретился Свенсон и стал мне не только мужем, но и отцом тогда, когда я в этом очень нуждалась.
– Знаешь, Женя… – Мара присела рядом со мной и взяла за руку, – только не обижайся… Я иногда думаю, что это даже хорошо, что свои родители не дожили до сегодняшнего дня.
– Почему? О чем ты? – раздраженно спросила я и вырвала свою руку. – Как это может быть хорошо? Они могли еще жить и жить!
– Да. Могли. Но как?
– Я не понимаю. Объяснись, Гольская! – сказала я резче, чем хотела.
– Вот представь себе, что родители твои живы. Ты живешь за границей и у тебя нет возможности их вывести из страны. Они получают мизерную пенсию, не смотря на долгие годы безупречной работы или службы. Этой пенсии хватает только на скудную еду и оплату жилья. А когда им исполняется 65 лет их обязуют переселиться в Приют Покоя. Так теперь называются дома для престарелых. И если у них здесь нет близкого человека, которому они могли бы передать свое имущество, то в этом случае все переходит государству. В собственность государства. Хотя мы понимаем кому на самом деле… Пенсия стариков уходит на их содержание в приюте, дешевые лекарства и кое-какую одежонку. Условия проживания там страшные: холодно, голодно, нет медицинского обслуживания и надлежащего ухода. Старики не могут помочь детям и внукам, хотя и там продолжают работать. Но и дети не могут помочь старикам, сами еле-еле сводят концы с концами. А если, не приведи Господи, кто-то заболевает тяжело, то несчастным предлагается переселиться в ЛК.
– Постой! – встрепенулась я. – Где-то я уже слышала эту аббревиатуру. Точно! Серега говорил, что он избежал ЛК и очень был рад этому.
– И было чему радоваться. ЛК – это Ликвидационные Камеры.
– Что? – ужаснулась я.
– Ну, не в прямом смысле этого страшного словосочетания. Это обычные больничные палаты в Приютах Покоя, тюрьмах, больницах, где осуществляют эвтаназию.
– Ты шутишь, – прошептала я.
– Какие уж тут шутки, – голос Мары звучал глухо и даже как-то отстраненно. – Так вот… Еще представим, что твои родители дожили до семидесяти пяти, но еще крепки и бодры. Но они уже не могут шить, вязать, что-то мастерить. В общем, выполнять легкий труд, полезный государству и, заметь, к тому же бесплатный. Тогда им предложат ЛК в добровольно-принудительном порядке. И никто! Слышишь, никто не помешает назначенному врачу (палачу) отправить на тот свет немощного и больного старика. Хотя, чего тут лукавить, многие старики, прожив несколько лет в Приюте, сами хотят умереть. Но в этом случае за эвтаназию они должны заплатить. Они должны получить разрешение на смерть по собственному желанию за деньги!
Глаза Мары вновь засветились уже хорошо знакомым мне блеском ненависти и неприятия страшной действительности. Но она продолжала:
– А еще я с ужасом думаю, что уже не за горами то время, когда и мои родители подвергнуться этой бесчеловечной процедуре. У меня они уже забрали Игоря, скоро заберут Ладушку и родителей, которые прозябают в Приюте для Средних и Низших. Только здесь, в Приютах Покоя, нет разделения на классы. Так скажи мне, подруга, как мне не завидовать твоим родителям? А? Вот почему ты не видела на улицах Неверска пожилых людей. Вот почему мы ни разу не говорили о моих стариках. Теперь ты понимаешь?
ebooksa