Немилосердная

22
18
20
22
24
26
28
30

Профессор Лайалл перестал шуршать газетой, казалось, выражая по этому поводу полное и безоговорочное согласие со своим альфой. Алексия кивнула, выпустила руку мужа, подняла взгляд и посмотрела на сидевшего по другую сторону стола Биффи.

— Биффи, не согласитесь ли вы сопровождать меня сегодня вечером? Общество более маневренного, чем я сама, лица пойдет на пользу делу.

— Конечно, миледи, буду рад. Какой головной убор мне следует надеть?

— Обычный городской котелок вполне подойдет, мы не будем появляться в обществе.

Лицо Биффи слегка вытянулось.

— Очень хорошо, миледи. Должен ли я оставить трапезу?

— Нет-нет, пожалуйста, доешьте. Нельзя упускать еду, гоняясь за информацией, первое куда существеннее второго, что бы там ни считал лорд Акелдама.

Биффи чуть улыбнулся и продолжил уминать мясо с кровью и яичницу.

* * *

Мадам Женевьева Лефу была женщиной стильной и знающей. И хотя многое в ней — и костюмы, и манеры, и познания (исключительно научные, как практические, так и теоретические) — считалось традиционно мужским, леди Маккон никоим образом не относилась к черствым людям, которые могли осуждать подругу за подобную эксцентричность.

Определенная близость, возникавшая несколько раз между двумя женщинами, оставили Алексию с ощущением, что она нравится мадам Лефу, а мадам Лефу нравится ей. Собственно, больше ничего об их отношениях сказать было нельзя — например, взаимное доверие до сих пор оставалось под вопросом. При этом их дружба в корне отличалась от той, что связывала Алексию, к примеру, с Айви Танстелл — обсуждать новинки моды или светские сплетни им с Женевьевой никогда не доводилось. И даже отвечая на прямой вопрос о темах бесед с французской изобретательницей, леди Маккон могла бы сказать лишь, что точно не помнит, о чем они обычно разговаривают, но в любом случае у нее всегда остается ощущение интеллектуального напряжения и смутной усталости — примерно как после посещения музея.

Придя в «Шапю де Попю», Алексия и Биффи увидели, что за прилавком магазинчика стоит новая продавщица, хорошенькая и молоденькая. Продавщицы у мадам Лефу всегда бывали хорошенькими и молоденькими. Конкретно эта, похоже, переволновалась от прибытия величественной леди Маккон и явно испытала облегчение, когда ее работодательница, элегантная и изысканная, одетая в серый фрак и цилиндр, появилась, чтобы позаботиться о столь авантажной персоне.

— Моя дорогая леди Маккон!

— Мадам Лефу, здравствуйте!

Француженка схватила Алексию за руки и поцеловала сперва в одну щеку, а потом в другую, причем ее губы действительно коснулись кожи, а не чмокнули воздух, как это заведено между светскими дамами. Эти поцелуи не являлись также и данью моде. Нет, для мадам Лефу подобное приветствие было таким же естественным, как рукопожатия для американских дельцов. Ее манеры отличались ласковостью, она искренне улыбалась, и на щеках появились ямочки.

— Какая неожиданная радость! Но вы уверены, что в вашем положении следует появляться на публике?

— Женевьева, дорогая моя, вы так долго отсутствовали, что мне стало казаться, вы никогда сюда не вернетесь. Что же тогда делать жительницам Лондона, если им понадобятся новые шляпки?

Мадам Лефу ответила на слова Алексии, которые были одновременно и комплиментом, и упреком, склонив темноволосую головку.

Леди Маккон с некоторой озабоченностью заметила, что подруга выглядит чуть ли не истощенной. И без того состоявшую в основном из острых углов мадам Лефу никто и никогда не назвал бы упитанной, но во время недавнего путешествия она утратила даже те фунты веса, терять которые никак не следовало. Изобретательница всегда больше заботилась о своем уме, чем о теле, однако никогда прежде вокруг ее прекрасных зеленых глаз не залегали темные тени.

— Вы здоровы? — поинтересовалась Алексия. — Неужели Джанел совсем распоясался? Вроде бы он должен с месяц быть дома, правильно? Наверное, ведет себя отвратительно?

Сын мадам Лефу, жизнерадостный белобрысый бесенок, обладал прискорбной склонностью шалить. В действиях Джанела не было злого умысла, но от одного его присутствия в доме возникал микроскопический хаос, державший Женевьеву в постоянном напряжении.