Широко раскинулось хлопковое поле, молчаливые, высвеченные луною холмы стояли поодаль. Я будто ничего не замечал. Я лежал, уткнувшись лицом в землю, плакал, пока не кончились слезы!
А телега, увозившая мою гелнедже, все ехала сейчас где-то, да ехала. И скрипела она все так же мерно и спокойно…
И теперь я был рад, что ноги мои принесли меня сюда… Нехорошо было бы идти домой таким, каким я был еще час назад. Прав был старик: я должен мужаться. И мое ли это дело расстраивать старшую гелнедже, которая и так уж расстроена, пугать детишек…
Было уже далеко за полночь. Домашние… я надеялся, что они теперь спят. Спустился к арыку, тихо бегущему в низине среди холмов, умылся и спрятанный ото всех темнотою пошел домой.
IX
Еще прошло несколько месяцев. В колхозе уже заканчивали собирать хлопок… А мне как раз не повезло: грузил на арбу тяжелые тюки, оступился, упал и… теперь лежал со сломанной ногой. Было мне грустно, одиноко. Белый свет мог я видеть только через окно.
Хорошо хоть дома были дети моей гелнедже! Так приятно было слушать их важную болтавню… Или я сажал их рядом и начинал рассказывать сказки.
Было у меня и такое развлечение – может, правда, не очень взрослое: я любил их чем-нибудь раззадорить, а потом сразу начинал мириться. Это было мне совсем несложно. Я давал им какое-нибудь обещание. Ну, например: что как только выздоровлю, то пойду в заросли за село и принесу им живого шакаленка.
Сейчас же они забывали обиду. Глаза загорались отчаянным, почти мучительным любопытством. На меня обрушивалось столько вопросов, и мне приходилось рассказывать такие подробности, что шакаленок, пойманный нашим воображением, был даже еще живее и лучше настоящего!
Но всего интереснее и смешней было наблюдать, как они крутились около возвратившейся с работы матери. Гелнедже хлопотала по хозяйству, а ребята, соскучившись, ходили за ней хвостиком. Но талдычили, конечно, свое:
– Мам, купи нам ляльку… Вон, соседи-то себе купили! А я тоже хочу такую поняньчить!.. Ага! Какой хитрый нашелся, я сама буду нянчить… Нет я!.. Нет я!
И начиналась совершенно серьезная ссора с совершенно серьезными слезами из-за несуществующей “ляльки». Старшая гелнедже чаще всего приходила усталая. И у нее уже сил не было разбираться в этих спорах. Она лишь старалась как можно больше успеть по хозяйству, а ребятам… ответит разок-другой невпопад. А то и вовсе – прикрикнет строго:
– Ну-ка, ступайте отсюда… горе мое! И без “ляльки»-то голова кругом…
Часто целые ночи напролет я не мог заснуть… Без работы, вообще без всякого дела я особенно сильно тосковал по старшим братьям, по отцу. Иной раз я так ясно представлял, что вот они все собрались… и тогда чувствовал себя по-настоящему счастливым… и глубоко несчастным: ведь их не было на самом деле!
Но, может, тяжелее всего то, что младшая гелнедже поверила: погиб наш Довлет! Поверила в то, во что я верить не собирался.
Да и еще много было всего, что не давало покоя. Меле-шейтан и Сумсар-вага частенько приходили ко мне этими бессонными, одинокими ночами. Опять меня охватывали злость и презрение. Уж скорее я какого-нибудь пса шелудивого назвал бы своим лучшим другом, чем изменил отношение к этим людям!
Не хотелось мне считать в их компании председателя Язмухамеда ага. Но, с другой стороны, я понять не мог, почему эти два жулика творят в колхозе все, что им захочется? А председатель молчит!
Что это значит?
Да нет, видно, тут дело тоже нечисто!
О, как же сильно хотелось мне приблизить тот момент, когда отец и братья вернуться с войны. И мы свяжем этих двух проходимцев да выдерем на глазах у всего села!