Пока Тьяго смотрел, как тот орудовал руками, Кальдера заказал им ужин.
— Думаешь, он за один день так научился? — как бы между прочим спросил сеньор.
— Ну нет, конечно, — ответил Тьяго, не сразу заподозрив в вопросе подвох.
Жонглер поймал последнюю бутылку и, поклонившись, сошел со сцены. Ему на смену вышла молодая пара. Девушка была в ярком платье: черный корсет обхватывал осиную талию, а полы алой юбки волочились по полу. Молодой человек нарядился в красную рубаху и в руках держал мандолину.
Музыкант заиграл, и девушка начала танцевать. Она двигалась грациозно и плавно, а яркая юбка превратилась в пламя, в котором она то сгорала, то возрождалась. Тьяго так засмотрелся, что не заметил, как им принесли еду.
— Хороший танец кажется случайностью, — проговорил Кальдера. — Импровизацией. Зовом души. Но за каждым движением стоят часы утомительных тренировок. Каждый взмах руки, каждый поворот головы, каждый шаг — она повторяла их десятки и сотни раз, пока оно не стало таким же естественным, как дыхание.
— Хотите сказать, что фехтование — это как танец? — ответил Тьяго, не сводя глаз с прекрасной танцовщицы.
— С одной маленькой разницей. В танце тебя не могут убить.
Словно отвечая на его слова, девушка взмахнула алой юбкой и через мгновение схватилась за горло. Упав на колени, она захаркала кровью.
Глава восьмая — Новый след
Пока все столпились вокруг умирающей девушки, Кальдера рванул за ее напарником. Парень разбил мандолиной стекло и даже успел перелезть через подоконник, прежде чем сеньор схватил его за шиворот и втащил обратно внутрь.
— Я ничего не знаю! — завопил музыкант.
Кальдера зажал ему рот ладонью и, распахнув дверь рядом со сценой, втолкнул в подсобку. Тьяго, сообразивший, что к чему, побежал к ним.
— Я позову стражу, — грозил парень, отступая к бочкам с соленьями.
— Как твое имя? — спросил Кальдера.
Его голос звучал холодно и жестоко, напомнив Тьяго вечер их знакомства.
— Ж-жак, — выговорил музыкант. — И я требую…
— Кто убил девушку, Жак? — Кальдера подошел ближе.
Парень выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок. Тьяго всматривался в его бледное лицо и выпученные глаза и не мог решить, стоило ли ему сочувствовать.
— Я ничего не знаю, — пробормотал музыкант.