– Хай прыгае, як лягушка. Тоже дило, – сказал он на смеси языков. – Дурням закон не писан.
– Эк сигает Дерюгин, – сказал Суэтин.
– Почему он голый? – спросила Настя. – И почему Гурьянов не прыгает? Поэт и не прыгает.
– Ты предвзята к нему.
– Я предвзята? Меня удивляет, как можно быть таким… – она не сказала, каким, – и сочинять стихи?
– А что тут удивительного? Какое отношение имеет Гурьянов к своим стихам?
– Как какое?
– Да, какое? Никакого. Поэты – дети, что собирают камешки. Чтобы писать стихи, надо остаться ребенком и собирать камешки.
– Не знаю, – с легким раздражением сказала Настя. – Он ведет себя, как половозрелый мальчик.
Подошел Дерюгин.
– В трусах, – сказал Суэтин. – А Настя сказала: голый.
– Ей виднее.
– Ой, было бы на что смотреть! – хмыкнула Настя. – Ты почему без трусов распрыгался?
– Что же я потом, в мокрых сидеть буду? Ты, значит, в сухих, а я в мокрых?
– Дачу-то продал? – спросил Суэтин.
– Продал. Третью начал строить.
– Зинаида подвигла?
– А кто ж еще?
– Это ты два полета проданным дачам посвятил? – спросила Настя.
– Очко воздвиг! В нем надежней, чем в танке! За баню думаю взяться…