Сердце бройлера

У художника одна краска – кровь. У музыканта одна нота – стон. У поэта одна рифма – любовь. У человека одна жизнь – смерть. И у природы одна симфония – море. В море есть всё: и кровь, и стон, и любовь, и смерть. Впрочем, оно самодостаточно, ничего этого не надо ему. Это мы всё ищем то кровь, то стон, то любовь, то смерть. А надо искать одно лишь море. Найти и не отдавать его никому. Как Грин.

Суэтин смотрел на море. Первый раз в жизни. Где же раньше я был, думал он. В городе пейзаж прост: на плевок не наступить да под машину не попасть. А тут… Глаза его отмечали мельчайшие подробности пейзажа, душа грустила и ликовала одновременно, а мысли были о вечном и ползали по земле, как муравьи. Было пасмурно, и лезть в воду не хотелось. Суэтин захотел мороженого.

У Маркса один товар – деньги, а у мороженицы – еще и пломбир за девятнадцать копеек. Суэтин взял пломбир и сел на камень. У моря – одна вода. И ее так много. Заплатил за билеты Нежинск—Симферополь—Нежинск и любуйся, хошь – взахлеб, хошь – с бережка. И я у моря один… Как у моей матери. Мир во множестве плодит одиночества, но как применить к ним теорию множеств? Однако, пора создавать теорию одиночеств, пора. Сердце созрело.

Как хорошо. Первый отпуск на новом месте. Первый день. И я один, совсем один. Один во всем мире!

Справа были горы, слева море. И в стороне сердца женщина отчаянно барахталась в волнах. От нее и ее движений (странно!) исходил некий жар. Суэтину захотелось броситься к ней в воду. Он представил себе, как обнимает это скользкое молодое тело… Сколько пролито слез и крови ради нескольких капель удовольствия! Но ведь эти капли дороже алмаза. И они оставляют рубцы на сердце. Не все. Сторона сердца, которая была повернута к Альбине, осталась «чистой доской». А у нее? – впервые задал он самому себе вопрос.

Мысли, как птицы, летели вслед за взглядом справа налево, садились на воду, качались на волнах и исчезали в пучине. И так всю жизнь, подумал Суэтин: я и тут, у этого камня, и там, где у женщины почва то и дело уходит из-под ног, куда летят мои мысли и где исчезают без следа.

Она все плавает и плавает! Когда же она устанет? Разрушишься тут, ожидая ее! Как вон те горы в ожидании разрушения.

Суэтин сегодня был настроен на возвышенный лад. Это было тем более удивительно, что перед ним была просто женщина, с которой всякого мужчину связывают самые простые отношения. Юность какое-то время еще топчется на возвышенности, а зрелые годы проходят обычно в довольно-таки низменных местах, к которым Суэтин уже начал свой спуск.

Суэтину захотелось сказать этой женщине о том, что люди всю жизнь задают вопросы и всю жизнь на них отвечают, и ни один еще не воспользовался уже готовым ответом. Вот и у него к ней вопрос, что она чувствует, когда отдается стихии?

Суэтин захотел красиво обратиться к ней, скажем, вот так: «Личность формируется, лишь распадаясь. Гражданка, помогите распаду». Нет, не так. Еще по морде даст. Вот так. «Содержание личности – ее распад, форма личности – ее воля. Нет памятника воле, хотя воля – единственное, что делает из людей памятники». Сказать и красиво застыть перед ней. Как памятник. Нет, длинно и туманно. Ей мужчина нужен, а не памятник. Распад, воля, нет. Бредятина. Лучше по-простому: «Девушка, мы с вами где-то встречались?» О, сразу и тема для разговора. Если нет – почему нет, если да – то где и когда.

К чему он конструировал свой монолог? Принципы архитектуры позволяют из слов проектировать дома. Наметим и мы контуры и высоту грядущих отношений, думал он. Приятно, черт возьми, городить город любви на скалах и на краю пропасти! И потом уже, когда все это будет позади, далеко позади, и почти все позабудется, будут помниться лишь эти изящные конструкции. И останется ощущение высоты!

А вообще-то парню делать было нечего. Мыслимое ли дело, чтобы в обычной жизни граждане конструировали монологи? А потом с достоинством их произносили. Да чтоб их еще не перебивали. Успеть бы выпалить, что без всякого конструирования пришло в башку. Диалоги вообще большей частью напоминают схватку истребителей. Воздушный бой, покой нам уж не снится…

Как всякого трудящегося, Суэтина по субботам посещали мысли. Нашли они его и здесь, в солнечном, как обещали, Крыму. Нашли за тридевять земель от Нежинска, в его первый день на море, в его первую субботу законного отдыха от трудов.

Только что он с большим трудом отвязался от прилипшей к нему с утра «шалашовки».

– У всех мужчин и женщин без исключения есть единое общее дело, которому обучают с детства, – имел неосторожность брякнуть он, без всякой задней мысли, соседке по очереди, зубками, глазками и общей вертлявостью похожей на мышку.

– Ах ты шалун! – хихикнула мышка.

– Это сельское хозяйство, – Суэтин хотел сказать, что выращивать овощи и фрукты в принципе можно даже на Крайнем Севере и тогда нечего катить черт-те куда в поисках витаминов.

Мышка сделала глазки бусинками.

– Так написал Томас Мор, – пояснил Суэтин.

– Мор? Ты переписываешься со Штатами?