«Это только подлецу – рожа, даже та, к лицу».
– Нет, Анна Ивановна. Всего ожидал, но только не такого разворота событий. А что Гора?
– А что Гора? Пьет Гора. Заходил как-то. С этим, певцом из оперного…
– Гремибасов?
–Во-во, с Гремибасовым. Пьяные оба. Насте привет, сказал. Где она? Почем я знаю, соврала. И я почем, соврал он. А потом запели и пошли. Больше не являлись…
– На горе стоит ольха, под горою вишня, – пробормотал Гурьянов, – полюбил девчонку я, она замуж вышла! – и продолжил, но про себя: «На Горе теперь рога, Настя замуж вышла».
– Пьет, наверное. Крепкий мужик. Долго пить будет. А не сопьется. Россия на таких стояла, стоит и стоять будет!
Гурьянов с удивлением посмотрел на нее. «Они все, наверное, в их роду сумасшедшие», – подумал он и стал прощаться.
– Читала твои стихи. Купила. Надпишешь?
Гурьянов на обложке по диагонали написал: «Чудесной маме чудесной девушки».
Анна Ивановна прочитала, погладила обложку. Гурьянов встал.
– Да ты посиди. Подожди. Скоро должна подойти.
– Как-нибудь в другой раз, – с кривой улыбкой сказал Гурьянов и почти выскочил в дверь.
***
Он купил у таксиста водку и зашел в буфет женского общежития табачной фабрики. Там сел в углу, заказал у буфетчицы Сони глазунью, взял салат провансаль, стакан и сел пить водку. Соня поднесла шкворчащую яичницу.
– Будешь? – Гурьянов плеснул в стакан водки.
– Я на работе, – сказала Соня и выпила. Взяла с тарелки ягоду клюквы, положила в рот. – О, брызнула как!
Гурьянов поморщился.
– Чего хмурый такой, Лешенька? Кто обидел?
– Никто, – сказал Гурьянов. – Сделай-ка мне еще сосисок. Проголодался, как волк!