В кабинете на полках и на полу хранились краски, кисти, рамки, бумага, полотно и прочие необходимые в художественном творчестве предметы. Сюда же Гурьянов перенес и два бюстика Ленина, оставшихся со времен давних подработок. Пятидесятирублевый и двадцатирублевый образцы.
Большой штабель и поменьше он вернул в мастерскую. Года на три места там теперь хватит.
В кабинете Николай Федорович расставил портреты вдоль стен, несколько картин разместил на полках и, усевшись в кресле, долго рассматривал их, прислушиваясь к ощущениям в душе. Там было тихо. Лишь сосало под ложечкой и хотелось есть. Художник не заметил, как проскочил без еды целый день.
Вздохнув, он пошел домой. Для живописи он сегодня чувствовал себя утомленным.
На следующее утро в кабинете случился пожар. В проводке что-то замкнуло, посыпались искры, а тут масляные краски, растворитель, бумага… Видимо, пожар начался незадолго до его прихода, так как когда Гурьянов открыл дверь, приток свежего воздуха вызвал первую серьезную вспышку. Огонь взметнулся перед ним черно-красными языками и опалил ему лицо. Сопровождавший его слесарь, который шел починить кран, мгновенно сообразил что к чему и дунул к дежурному вызывать пожарных.
Николай Федорович, понимая, что он бессилен что-либо сделать, с ужасом взирал на то, как пылали и трещали в огне его произведения, как пузырилось и вскипало масло. Потом с полотен стали взвиваться обожженные лица, плечи, руки и груди писаных красавиц. Они, как птицы, метались по кабинету и хлестали его по щекам, своими отчаянными криками вгоняя ему в затылок все глубже и глубже тонкую раскаленную иглу.
– Что же вы не закроете дверь? – крикнул подбежавший слесарь.
Он захлопнул дверь и стал проверять, не перекинулся ли огонь на соседние помещения.
Пожарные приехали на удивление скоро. Когда они залили кабинет художника водой и хмуро протопали мимо него к выходу, чумазые и мокрые, он с замиранием сердца заглянул в комнату и увидел лишь черный пепел и воду. Сгорело всё!
Через несколько часов, когда улетучился дым и выветрилась гарь, он зашел в кабинет, трясущимися руками долго шарил в мокрой черноте, извлек из нее уцелевший пятидесятирублевый бюстик и швырнул его на пол.
На душе у него образовалось такое же пепелище. Была гарь внутри, горечь и боль.
Когда Николай Федорович приплелся домой и рассказал Нине Васильевне о постигшем его несчастье, он не нашел в ней сочувствия. В ее глазах он, к ужасу своему, увидел то же самое пепелище, черный пепел сгоревших лет и целые лужи невыплаканных слез.
Совершенно обессиленный, Николай Федорович лег рано и в полночь почувствовал, как он весь горит. Словно в нем вновь вспыхнули огнем созданные за всю жизнь полотна. И в то же время Гурьянов понимал, что находится во сне, из которого надо было просто выскочить, как из горящего кабинета.
Он метался среди сгорающих полотен, но не мог прорваться ни к окну, ни к двери, пламя лизало и обжигало его красно-черными языками. Картины вдруг стали стонать, как живые. Они кричали, посылали проклятия, взывали к богу и к нему, Николаю. Он стал задыхаться и тут увидел, как в окне будто бы по воде скользит белая ладья под черным парусом, а в ней в подвенечном платье и черной фате – Анна…
***
Алексей долго изучал книги в шкафах и на книжных полках. Без этого он не мог узнать «коней ретивых». Человек проявляется в книгах, которые у него лежат на столе или небрежно расставлены по полкам. Алексей не был у Суэтиных уже больше года.
– Хорошая библиотека, – пробормотал он.
Он увидел большой портрет Анны Ивановны и вдруг вспомнил, как странно загорелись у нее глаза, когда он в первый раз пришел к ним домой. Ему тогда стало не по себе. Странно, что сейчас он вспомнил именно об этом. Словно душа Настиной матери взглянула на него пронзительными черными глазами из-за плотной завесы небытия. Алексей физически ощутил ее жадный взгляд, которым она вглядывалась в него, будто хотела подольше сохранить воспоминание о нем там. Расшалились нервы, подумал Гурьянов. Нет, этот взгляд не с фотографии… Он вспомнил трехстишие, которое написал зимой, разглядывая портрет умершей два года назад матери: «Новый год наступил. Еще на год моложе стал мамин портрет». Удивительно, он сейчас испытывал точно такие же чувства!.. И тут же вспомнил Аглаю Владиславовну, три недели не отходившую от постели умирающей подруги. Странно, что они подружились, такие разные и такие два одинаковые одиночества… Гурьянов почувствовал комок в горле.
– Замечательная у вас библиотека! – сорвавшись на фальцет, громко произнес он. – Я, собственно, в первый раз так подробно познакомился с ней. Слышь, Настя? Чувствуется, подбирали долго, со знанием и любовью. А вот эти книги, я думаю, вообще редкость.
Настя порозовела от удовольствия. Она хоть и привыкла, что все удивлялись ее расторопности и успехам в любых делах, но первый порыв удивления всегда приятен. Ей нравились не столько комплименты, как предваряющее их удивление.
ebooksa