Прости себе меня

Но желание сделать всё наперекор, ему самому напоминало подростковые порывы утвердить свой авторитет. Совершенно безрассудно и глупо. Но терять контроль рядом с Ксенакис стало для него чем-то... нормальным?

И им крупно повезло, что он успел уйти от встречной газели и выехать обратно на свою полосу. Егор и сам допустил мысль, что сейчас они разобьются к херам. Это было... бля. Такого больше не должно повториться.

Муха отказывалась говорить, и это выводило из себя. Настолько, что рассуждать о рассудке казалось просто глупым. Это не поддавалось объяснению. Это было внутри. Что-то, что рвало глотку. Что раскурочивало брюхо. Ядом заползая под рёбра и отравляя всё нутро.

Она просто смотрела перед собой. Сжала губы и, упрямо выставив нижнюю челюсть вперёд, испытывала его терпение. Играла с огнём. Ходила по краю его выдержки. Игнорировала один вопрос за другим. Кто к ней приезжал? Почему она одна вечером добирается до дома? Почему не на машине? И снова: кто сегодня был у неё дома? Чья машина до сих пор стоит перед воротами их коттеджа?

— Я не обязана тебе отвечать.

Это единственное, чего он был удостоен. Почти.

— Ты уверена, что игнорировать меня — это лучший способ избавиться? Ты казалась мне немного умнее...

— Ты — никто, Гордеев. — Повернула к нему голову. Одарила ледяным сдержанным взглядом. Фальшивая игра. Её страх просачивался через кожу. Липкий и вопящий так, что его тяжело было не заметить. Но этого было так мало...

— Так уж никто? — хмыкнул, сворачивая в противоположную сторону и блокируя замки в машине. Встречая её встревоженный взгляд. Теперь совсем неледяной. — Прокатимся чуть дальше.

Он не спрашивал её согласия. Просто уведомил, пропуская через себя панику, что исходила от Даниэлы импульсами. Так и надо. Паникуй, Муха.

Девушка заелозила на своём месте. Нервно задёргала головой из стороны в сторону. Занервничала, когда он начал набирать скорость. А когда машина оказалась на трассе, она буквально впала в истерику. Её голос вибрировал от каждого произнесённого слова.

— Мразь! — снова окатила его волной ненависти и вцепилась пальцами в чёрные жёсткие волосы. Потянула, срывая с его губ шипение, но не остановилась. Снова потянула, — Полоумный! Убейся сам! Убейся, сволочь!

Мышцы на его шее напряглись, удерживая голову и не давая той запрокинуться под тягой её пальцев. Не таких уж и слабых, как ему казалось. Он терпел. Готов был терпеть. Пусть. После того как она выдохнется, он заберёт то, что уже по праву считает своим. Пусть она наслаждается своим мнимым превосходством в эти минуты. Пусть думает, что он принимает поражение.

Тем слаще потом будет смотреть на то, как ломается очередной её стержень.

Он смотрел на слёзы, рассекающие красивое гневное лицо и едва сдерживался, чтобы не кинуться на неё. Не стиснуть её голову своими руками и не прильнуть кончиком языка к солёной коже. Солёной и сладкой одновременно.

— Ублюдок! — это его второе имя. Егор даже может дать согласие на то, чтобы отзываться на него. Пусть только это произносит именно она.

Ксенакис отпустила его волосы и, размахнувшись, прошлась по его морде с таким хлопком, что Гордеев на мгновение оглох. Выпал из реальности. Смотрел на неё и ни хера не видел. Приходил в себя, чувствуя, как на лбу вздувается вена. Как пульс долбит за ушами. Секунда. И туман рассеивается. Он смотрит на неё. На то, как она затравленно взирает на него, прижимая кулачки к губам.

— Я не хотела, — хрипит, не убирая рук ото рта. Приходит в ужас, замечая ухмылку на его губах. Машет головой, сдвигаясь и прижимаясь спиной к двери.

— Хотела, — Егор кивает. Усмехается, обнажая зубы. Застывая. Проглатывая каждое телодвижение напротив. Поднимает руку и проводит ладонью по щеке, где кожа всё ещё горела огнём. Больно. Немного. Знакомое чувство.

— Нет, — она снова машет головой. Тёмные пряди падают на лицо, — я не хотела...