— Если ты не умеешь читать мордант, первой должна идти я. — Кветка ткнула пальцем в дверь, указывая на письмена. — Делай свои дела, а мне уж позволь делать мои.
— Что-то тут не так, — пробормотал Махьяр. — Эти надписи не могли оказаться здесь случайно.
Судя по лицу Кветки, принять эту идею она не была готова. Она начала переводить, постепенно повышая голос:
— Еще один стих. «Из склепа вышел, в склеп иду. Сосу я грудь и кость грызу. Кто я?»
Раздался короткий и резкий вопль ужаса. Зорграш рванулся к выходу и сбежал бы, если бы Венцеслав не повалил его на пол. Махьяр поспешил вниз, помог удержать вырывающегося склепорожденного — и оглушил его, стукнув головой об окаменевший пол. Когда тело проводника обмякло, Махьяр с Венцеславом подняли его и отнесли к лестнице.
— Тут и сомнений нет, — с отвращением проговорил Венцеслав. — Ходит и говорит как человек, а аппетиты упыря.
— Эти строки говорят о таком, что вызовет отвращение даже у человека, который лишь отчасти человек, — откликнулся Махьяр, озирая внутреннее пространство цитадели. — Какая бы магия ни защищала это место, ей известны самые темные наши секреты. Она заставляет незваных гостей встретиться лицом к лицу с правдой, которую они несут в себе.
Кветка посторонилась, давая поднести Зорграша к двери, на которой вновь появился светящийся абрис руки. Венцеслав хотел прижать ладонь склепорожденного к плите, но Махьяр остановил его.
— Думаю, это сработает, только если он сделает это сам, добровольно, — предупредил жрец.
Венцеслав, кивнув, уставился на Зорграша.
— Открывай, — приказал он. — Приложи руку и открой.
Зорграш еще не совсем пришел в себя, из ссадины на голове сочилась кровь, но в глазах его горел настоящий ужас.
— Нет! Я был не настолько голоден, чтобы сделать это! Это не я, другие. Они ворвались в склеп. Они съели ее труп. Они ждали, когда мясо дозреет.
— Чей труп? Чье мясо? — дрожащим голосом спросила Кветка.
Одно тихое слово сорвалось с дрожащих губ Зорграша. Одно слово, в данных обстоятельствах куда более чудовищное, чем сами Темные Боги.
— Мамы.
Венцеслав отпустил Зорграша и попятился от омерзения.
— Его собственной матери, — выдохнул он, привалившись к стене. Полный ненависти взгляд не мог оторваться от проводника.
Махьяр же не выпустил руки Зорграша.
— Прошлое не изменишь, — сказал он. — Отрицать то, что сделано, — лишь громоздить позор на позор. — Он оглянулся на Венцеслава. — Все, что нам остается, — это пытаться загладить свою вину, искупить зло минувших дней. — Он развернул Зорграша к двери, к призрачному отпечатку ладони. — Встретиться лицом к лицу с тем, что ты сделал, — это начало искупления.