— Так молчит этот жирный, — Бондарь взмахнул зажатым объедком рябчика в одной руку и куском кровяной колбасы в другой. — А раз молчит, отчего бы и про афедроны не поговорить? Тема богатая…
Все снова засмеялись, но я смотрел не на авторитетного жирдяя с бородавкой, а на Ядвигу, которая в этот момент обменивалась многозначительными взглядами с тощим Веласкесом.
— А почему этот толстый за трупный промысел говорит? — вдруг вмешался в разговор еще один персонаж — румяный детина с копной льняных кудрей, этакий Иван-дурак, каким его на лубочных картинках рисуют. — Трупов же допрежь Пугало всегда возил. А этот откуда взялся тогда? Ты кто вообще будешь, елда лысая? И про трупный промысел отчего разговор ведешь?
— Так это… — «мой» толстяк побледнел еще больше. Даже красный нос стал светлее, чем обычно. Он принялся щелкать беззвучно пальцами, что было знаком для меня. Чтобы я запустил «светляка». Когда он планировал разговор, он представлял себе все совершенно иначе. Думал, что Ядвига будет сидеть за письменным столом в рабочем кабинете, как какая-нибудь чиновница. И что из подручных рядом с ней будет разве что здоровенный тупой и бессловесный телохранитель и исполнительный, расторопный, но тоже молчаливый секретарь. Да и ее саму он представлял как-то иначе. Серьезной пожилой дамой. Тупенькой, разумеется. Которой просто раньше не хватало сильного мужского плеча, которое он, такой умный и оборотистый, с удовольствием ей предоставит и разделит, так уж и быть, бремя короны криминального мира…
Только вот «светляка» я запускать не собирался.
— Что еще за Пугало? — спросила Ядвига.
— Так труповоз из Вяземской Лавры же! — воскликнул Иван-дурак.
— Что-то не пойму я, про что вы толкуете! — красивое лицо Ядвиги стало грозным. — Труповозный промысел какой-то… нам-то что с того? Труповозный, фу… К столу еще про такое говорить пришел.
— Госпожа Ядвига, прошу вас, выслушайте меня! — толстяк наконец-то перестал заикаться и даже осмелел настолько, что шагнул к столу. — Пугало возит трупы без фантазии, просто собирает и тащит в слона. Там их сжигают, и вся недолга. А я предлагаю другое совсем! Вот представьте, ежели надо, чтобы человек взял и исчез, растворился в воздухе, чтобы даже следов не осталось… Чтобы тело жандармы не нашли и их ищейки не начали землю рыть и розыск устраивать. Так вот, ежели это тело погрузить в телегу труповоза, то в кочегарке его кинут в печь, как бесхозный труп… А еще есть уважаемые люди, готовые безымянные и бесхозные трупы для своих нужд покупать…
Все сидящие за столом молча слушали сбивчивую речь толстяка. Только вот смотрели на него не с уважением к его богатой фантазии, а… с все возрастающим презрением.
— Ты, елда лысая, какую-то ересь нам сейчас предлагаешь, — перебил его Иван-дурак. — И если ты головой своей подумаешь, а не афедроном, то сообразишь, что трупы не просто так в печи сжигают, а чтобы Вяземская Лавра от холеры да от тифа не передохла!
Толстяк снова принялся судорожно щелкать пальцами. Но я снова сделал вид, что не заметил.
— Я не понял что-то ничего, — вытирая жирные пальцы о край скатерти, сказал Бондарь. — Пугало какое-то… Трупы… Толстый, ты о чем нам толкуешь-то? У друга своего Пугала хочешь промысел отжать, или что?
— Он мне не друг… — голос толстяка снова сорвался на писк.
— Помер Пугало, — сказал я, и множество пар глаз тут же уставились на меня. В том числе и «мой» толстяк. И глаза его выражали такой коктейль из возмущения, ярости, недоумения, паники и ненависти, что любо-дорого смотреть.
— Как помер? — спросил Иван-дурак. — Я его видел третьего дня!
— Его на пороге дома застрелили, — сказал я, как ни в чем ни бывало. — Вот этот вот самый Ореховский. — А утром пришел с каким-то бюрократом, чтобы тот ему дело передал, раз Пугало умер.
— Ах ты гаденыш мелкий! — завопил толстяк и затрясся всем телом. — Это не я стрелял!
— Конечно же ты, — беззастенчиво соврал я. — Только бюрократу ты либо денег на взятку пожалел, либо он честным оказался и помогать тебе не стал. Тогда ты меня сюда и притащил. Наобещав с три короба. Не слушайте его, уважаемые.
— Застрелил, говоришь? — холодные глаза тощего Веласкеса стали еще холоднее, прямо арктическим ветром повеяло.