Определение шведского лютеранства как лжехристианства органически вытекает из протестантского иконоборчества, которое проявлялось при поведении шведских войск на православной земле. Отметим, что здесь Феофилакт Лопатинский показывает свою греческую, точнее византийскую ученость: иконоборцы называются лжехристианами (yeudocristianoi;) еще в послании Псевдо-Иоанна Дамаскина[99]. Кроме того, типичным антииконоборческим топосом было именовать их врагами креста[100]. Феофилакт мастерски использует факт бегства Карла XII к туркам-мусульманам для его дискредитации как христианина и, опять-таки, здесь как ни странно, он остается в рамках традиции: еще первого иконоборческого императора Льва III византийский историк Феофан исповедник называл «сарацинолюбивым»[101].
Не менее характерным местом является следующее.
Это место важно в двух отношениях, как внешнеполитическом, такк и внутриполитическом. Здесь мы видим аллюзию одновременно на два места из Священного Писания – Мф. 7, 24-25 – (Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне) и Мф. 16, 18 – (и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее). Итак, если Россия отождествляется с Церковью, основанной Самим Христом на камни, то Швеция – с вратами адовыми. Доказательством подобной аналогии являются сопоставление Карла ХII с Навуходоносором, проводимое в двух тропарях седьмой песни второго канона:
Библейские источники этих двух тропарей понятны – сооружение нечестивым вавилонским царем Навуходоносором золотого кумира (Дан. 3,1) и видение им во сне огромного кумира с золотой головой, серебряными руками, бронзовым телом и глиняными ногами (, на который обрушился камень, отсеченный без рук (2, 31-35).
Соответственно, шведы уподобляются идолопоклоннику Навуходоносору, при этом Феофилакт Лопатинский, на первый взгляд парадоксально сравнивая иконоборцев-протестантов шведов с идолослужителем, на самом деле, следует византийской традиции, идущей от VII вселенского собора, на котором Навуходоносор был объявлен предтечей иконокластов, поскольку сокрушил херувимов, осенявших очистилище над ковчегом завета[105]. Однако Феофилакт идет несколько дальше отцов VII Вселенского собора, поскольку он трезво понимает, что «свято место пусто не бывает», либо человек почитает образ Христов, либо образ кесарев, а протестантство с его слишком человеческим пониманием Церкви всегда было склонно поставить во главе Церкви земного князя и повторить опыт иконоборческого императора Льва III, заявившего: «Я царь, я и священник». Кроме того, трудно выразить всеевропейские имперские амбиции Карла XII ярче чем через сравнение их со сном Навуходоносора, идола, который символизировавшего власть над миром.
Однако, здесь трудно не удержаться от следующей соблазнительной аналогии: как известно, по-гречески имя Петр (Πετρος) означает камень, точнее скала. Следовательно, под камнем, сокрушившим «здание умышлений» Карла XII вполне может подразумеваться Петр I. Но если это так, и сопоставление камень-Петр ведет не просто к аналогии, но к известному смешению Христа-камня и Петра-камня. Дело в том, что в экзегетической традиции этого места из книги пророка Даниила традиционным являлось мессианское толкование образа камня: именно грядущий Христос, «камень, которым пренебрегли строители, ставший во главу угла» должен был сокрушить идолопоклоннические царства. Соответственно, камень-Христос пророчества Даниила вполне сопоставим с камнем-Петром, разрушившего мечты нового Навуходоносора – Карла XII.
Подтверждением этого является аналогия: «И творяй милость христу своему Петру»[106]. С одной стороны, эти слова могут восприниматься как библейская аллюзия «и творяй милость христу своему Давиду», царь Петр может сравниваться не столько со Христом, сколько с царем Давидом. Однако, есть и другие места, свидетельствующие о несомненно «христологическом» облике царя Петра, например, характеристика подданных Петра, не пожелавших участвовать в измене Мазепы:
Заметим, что в византийских, а равно и в древнерусских гимнографических памятниках, мы не встречаем ничего подобного.
Соответственно, если мы принимаем аналогию между камнем-Петром и Камнем-Христом, то из всего изложенного выше логически вытекает признание того, что Российская церковь держится краеугольным камнем – Петром. Отсюда – несколько шагов до «Духовного Регламента», в котором император провозглашается «главой и крайним судией Церкви», тем более, что его автор, Феофан Прокопович, провозгласил Петра христом Господним» еще раньше Феофилакта, в «Слове похвальном на победу…[108]».
Подобный образный ряд, за которым стоит достаточно определенная идеология, тем более поразителен, что сам Феофилакт был настроен резко антипротестантски, и не только в конце жизни. Всего через три года после написания службы, в 1712 году он впервые открыто выступил против своего бывшего товарища по Киево-Могилянской коллегии, обвинив его в приверженности к протестантизму и написав полемический трактат «Иго Господне благо, и бремя его легко»[109] в ответ на сочинение Прокоповича «Об иге неудобоносимом». В предисловии Феофилакт писал: «Вина убо сочинения книжицы сея есть писания противные, вносящие в мир российский мудрования оная реформатская, доселе в церкви православной не слышанная». Позднее, в 1718, Лопатинский, заручившись поддержкой, вместе с Гедеоном Вишневским вновь обвинил Феофана Прокоповича в неправославии, пытаясь тем самым воспрепятствовать его посвящении в епископы. И тем не менее, в столь важном вопросе как соотношение духовной и светской власти он проявляет свое единомыслие с Прокоповичем, да еще на уровне богослужебных текстов. Чем это было вызвано? Причин много, это и обаяние личности Петра, и восхищение его победами, но более всего – железная воля «мощного властелина судьбы» и общая волна перемен, которая вела русское общество и Русскую Церковь к синодальной модели управления. Все эти факторы заставляли сообща работать в рамках общей программы даже таких идеологических антагонистов, как Феофилакт Лопатинский и Феофан Прокопович.
Служба в память Полтавской баталии, при всей своей аллегоричности и риторичности, отражает ряд исторических реалий. Во-первых это – измена Мазепы, которая осмысляется как повторение иудиного греха.
В этом тексте воспроизводятся аллюзии из службы Страстной Седмицы, в частности – стихир утрени Великого Четверга:
Вместе с тем, приведенный выше седален по-своему глубоко историчен. Личности и деятельности Мазепы посвящена обширная историография[111],подробный разбор которой представляется здесь излишним. Одно представляется несомненным: Мазепа, как справедливо характеризует его даже такой украинофил, как Н. И. Костомаров, «был человек чрезвычайно лживый. Под наружным видом правдивости он был способен представиться не тем, чем он был на самом деле, и не только в глазах людей простодушных и легко поддающихся обману, но и пред самыми проницательными»[112]. Поэтому характер Мазепы прекрасно вписывается в тот образ «Иуды, раба и льстеца», который начертан в седальне.
Несомненно и то, что Мазепа действительно был в высшей степени облагодетельствован и обласкан русским царем, который ему безоговорочно верил, несмотря на все доносы и предупреждения[113]. Материалы т. н. «архива Мазепы», частично изданные Т. Г. Яковлевой-Таировой, показывают ту высокую степень доверия и благожелательности, которые оказывало лукавому гетману русские государственные мужи, начиная с самого царя Петра. Более того, Феофилакт выражал не только и не столько свою личную точку зрения, сколько общецерковную и общероссийскую, не только великорусскую, но и малороссийскую, учитывая факт анафемы, наложенного на Мазепу[114].
В обличениях Мазепы временами чувствуются древнерусские традиции киевского периода. Особенно явно это видно из седальна по втором стихословии:
Этот текст явно опирается на тропарь св. равноапостольному князю Владимиру[116].
В основу сюжета обоих текстов положена притча Христа о купце, ищущем драгоценного жемчуга (Мф. 13, 45-46), однако, здесь, однако, можно наблюдать принципиально разное прочтение: драгоценный бисер – Христос – становится для св. князя Владимира предметом поиска и любви, для Мазепы – продажи и предательства.
Можно говорить об определенном барочном травестировании Феофилактом тропаря св. князю Владимиру: славнодержавный владыка противопоставляется неблагодарному и лукавому рабу, исцеление одного является антитезой погибели другого. Какова причина подобного травестирования? По-видимому, оно связано с осмеиванием претензий Мазепы быть малороссийским «державцем», великим «князем Киевским», из него получается не второй Владимир, а второй Иуда – с соответствующим скорым летальным исходом.
Возможно, что в подобном травестировании тропаря св. князю Владимиру ощущается некий скрытая инвектива в адрес Феофана Прокоповича, устами св. апостола Андрея Первозванного расточавшему Мазепе неумеренные похвалы в трагикомедии Владимир[117].
Рана Карла XII в ногу, полученная накануне Полтавской битвы[118], также становится сюжетом, обыгрываемым в гимнографии:
ebooksa