Пламя моей души

И она укорила себя за нерасторопность. Ведь могла бы уже бежать через лес. А там куда вывела бы судьба. Но теперь пришлось спуститься наземь и идти за высокомерным сопляком, с которым не могли бы сравниться отроки ни Ледена, ни Чаяна — всегда приветливые и почтительные.

Парень провёл её в шатёр, где другие подручные уже расставляли кое-какие вещи, без которых даже на стоянке недолгой не обойтись. Бросали ковры, чуть влажные, едва, видно, вычищенные — от них несло мокрой шерстью. Тащили ларь большой к стене — уж неведомо с чем: то ли с одёжей, то ли с добром каким, в набегах краденым. Лежанка уже была готова — одна на всё укрытие. Сколько Вышемила ни вертела головой — другой не нашла, хоть и надеялась, признаться, что постелят ей отдельно. А может, просто потом сведут в какой другой шатёр? Где пленников держат?

Она села у очага небольшого, вырытого в земле и замерла, наблюдая за суетой вокруг. Отрок, что сюда её привёл, встал было позади, не спуская взгляда. Но скоро все помалу разошлись, наведя в укрытии какое-то подобие сурового дорожного уюта. Камян не торопился на отдых — его голос, который так и засел в ушах за день, раздавался то поблизости — и тогда всё внутри замирало: сейчас войдёт! То звучал вдалеке, всё ж хорошо различимый среди общего гомона.

Кипела жизнь в стане зуличанском, никак ещё не стихая по вечернему часу. Вышемила то и дело вздрагивала от каждого шороха, от звуков шагов, что мимо проносились. Всё поглядывала на полог закрытый, что не пускал внутрь ни единой струи свежего воздуха. То оборачивалась на отрока, который сел теперь неподалёку и принялся плести что-то сосредоточенно — видимо, тетиву. И бежать отсюда хотелось, и с места двинуться было почему-то страшно.

Полог вдруг откинулся, словно подхватило его сильным ветром — пахнуло внутрь мясом, жареным над огнём, плеснуло голосом реки, что почти тонул в шуме становища.

— Брысь отседа, — приказал Камян, войдя.

И отрок тут же подскочил да и бегом прочь вышел.

Вышемила, словно силы вдруг обрела, вскочила на ноги, развернулась к татю, ожидая всего чего угодно. И разговора, и нападения — она не ведала, каков Камян обычно — знала только таким, каким увидела в тот день треклятый.

— Хоть дух перевести малость, — он улыбнулся как будто даже устало.

И Вышемила сложила руки у груди, решив вдруг, что сумеет сейчас его хоть на что-то уговорить.

— Отпусти меня, прошу. Отец мой тебе награду большую за меня даст, коли ты меня домой привезёшь, — заговорила торопливо, боясь, что он и слушать не станет.

Камян шаг приостановил, задумавшись, приподняв брови густые, словно не понял, о чём она вообще толкует. Вышемила и по лбу себя едва не стукнула: не знает ведь он, кто она такая. Считает, верно, что у обычного оратая или даже старосты не найдётся столько денег, чтобы расплатиться за выкуп дочери.

— Деньги мне за тебя не нужны, — он пожал плечами и двинулся навстречу вновь. — Мне девица нужна, чтобы складная, красивая. Чтобы торопиться к ней хотелось. Чтобы ласкала — и тело, и взгляд. А что деньги? Их я и по-другому добуду.

— Так и девицу себе другую добудешь.

— Не хочу другую, — усмехнулся он. — Тебя хочу.

Камян приблизился медленно, расстёгивая пояс свой с оружием. Вышемила отшатнулась прочь, да налетела на сундук, что под ноги попался. Села на него неловко, а как попыталась встать снова — тать уж близко совсем оказался. Обхватил рукой за талию, рванул к себе — да она вырвалась, звонко вскрикнув. Может, кто услышит да решит вступиться?

— Да не шуми, не бойся, — проговорил Камян низко, кажется, ничуть не разозлившись. — Коль не будешь яриться, так и понравится.

От запаха его, с которым навечно связалась та ночь в памяти, аж голову кружило — того и гляди в обморок хлопнуться можно. Вышемила выставила перед собой руку, да где ж остановить напор мужской, коли надо ему сильно. Камян тут же её схватил и потащил в сторону, к лежанке, то и дело поддёргивая, чтобы не задерживала. Взмахом широким швырнул на ложе — и вмиг сверху оказался. Никакие толчки, никакие удары в каменную грудь и по плечам не могли сдвинуть его ни на вершок.

— Тихо, тихо. Никто не отзовётся, — зашептал он, комкая её подол. — Радуйся, что забрал тебя у косляков. А то и хуже могло бы стать. А тут только моя будешь.

Вышемила попыталась вывернуться, но лишь мышцы скрутило жгутами от усилий. Ударила Камяна по лицу, да он и не заметил как будто. Она закричала было снова — тать ей быстро рот ладонью запечатал. Дёрнул подол до треска ткани вверх, провёл шершавой, в мозолях, рукой по бедру. Пальцами грубыми — между ног и внутрь, к сердцевине самой — аж слёзы из глаз выбило. Заскользил медленно, растягивая её, поглаживая. А губами зашарил по шее, скулам, жадно вдыхая запах её.