Об Екатерине Медичи

– Трудно заставить себя не быть учтивым к людям, которые идут на смерть, – сказал он, обращаясь к герцогу Орлеанскому.

Два других помоста были заполнены приезжими гостями, придворными и служащими двора. Все это были обитатели замка Блуа, которые переходили от празднеств к казням так же, как потом от радостей жизни к ужасам войны, с той удивительной легкостью, которая всегда будет благоприятствовать иностранцам в их политических сношениях с французами. Несчастный синдик парижского цеха меховщиков несказанно обрадовался, убедившись, что среди пятидесяти семи осужденных на казнь сына его не оказалось. По знаку герцога Гиза секретарь суда, поднявшись на эшафот, громким голосом объявил:

– Жан-Луи Альберик, барон де Роне, виновный в ереси, государственной измене, в выступлении с оружием в руках против его величества короля.

Высокий статный мужчина поднялся на эшафот, поклонился народу и двору и сказал:

– Это ложь. Я взялся за оружие, чтобы защитить короля от его врагов – Лотарингцев.

С этими словами он опустил голову на плаху – и голова его покатилась вниз.

Реформаты пели:

Господь, пред жизнью блаженнойТы нам этот искус далИ, как металл драгоценный,Огнем сердца испытал.

– Робер-Жан-Рене Брикмо, граф де Вилльмонжи, виновный в государственной измене и в покушении на жизнь его величества короля, – объявил секретарь.

Граф смочил руки в крови барона де Роне и сказал:

– Да падет эта кровь на истинных виновников!

Реформаты пели:

Пускай нас враг обесславил,Силками опутав нас, —Те сети господь расставил,Он души от плена спас.

– Признайтесь, господин нунций, – сказал принц Конде, – что если французские дворяне умеют устраивать заговоры, то они умеют и умирать.

– Какую ненависть, брат мой, вы навлекли на голову детей наших, – сказала герцогиня де Гиз кардиналу.

– Мне что-то нехорошо, – пробормотал молодой король, весь побледнев при виде разлившейся крови.

– Полно, ведь это мятежники!.. – воскликнула Екатерина Медичи.

Пение продолжало звучать, а топор палача точно так же продолжал свое дело. В конце концов отвага и благородство людей, которые с песнями шли на смерть, и то впечатление, которое производили на толпу постепенно затихавшие песни, оказались сильнее страха перед Лотарингцами.

– Пощады! – закричал весь народ, когда слышен был только слабый голос сиятельного вельможи, который должен был умереть последним.

Он стоял один у лестницы, которая вела на эшафот, и пел:

Отец наш, душам греховным

Прошенья мир подари