Хасидские рассказы

22
18
20
22
24
26
28
30

Вот как он пользуется жизнью на земле.

Вот уже семь лет, как она ему нового сюртука не шила…

От Пасхи до Пасхи — новая шапка, пара сапог, и больше ничего!

Каждую субботу она выдает ему чистую сорочку. Тоже сорочка, с позволения сказать! Паутина!

Из-за этих сорочек ей уже пришлось очки надеть: штопай, штопай, а толку все нет…

— Господи, Боже мой, — думает она, — когда на страшном суде положат на одну чашку весов хоть одну букву из его науки, а на другую все мои супы и ухи, да еще в придачу мои глаза… что перетянет?

Правда, она знает, что все, что соединено на этом свете, остается связанным и на том свете.

Не так скоро отделяют там мужа от жены! А он, он разве это допустит? Такой бриллиант, как он? Разве она не видит, как при еде ему хочется, чтобы и она попробовала? Конечно — он не станет говорить — глазами только дает понять; а когда она делает вид, что ничего не замечает, он мычит, как во время молитвы «Восемнадцати благословений»[3]. Нет… он не допустит — не пойдет на то, чтоб ему сидеть на почетном месте среди праведников и патриархов, а ей валяться где-нибудь в этом пустынном мире, одинокой, заброшенной…

Но что из этого?

Ведь ей просто стыдно будет поднять глаза в компании праматерей; она сгорит со стыда!

Во-вторых, у нее нет детей… а — «годы текут, годы идут…»

Вот уж семь лет живут они вместе, еще три года — и развод!

Разве она посмеет сказать ему хоть одно слово?

И другая будет в раю служить скамеечкой для ног его, а ей, Бог знает, с каким-нибудь портнишкой придется горевать в аду…

А что? Она разве большего заслужила?

Уже не раз ей снился портной или сапожник, и она просыпалась с плачем и криком.

Просыпался и он, испугавшись.

Ночью, в темноте, он иногда заговорит; он спрашивает:

— В чем дело?

А она только отвечает: